стул для посетителей, он расхаживал у него за спиной вне себя от ярости. Казалось, он собрался не выслушать доклад своего подчиненного, а допросить подозреваемого в убийстве. Тот факт, что Пердомо провел столь масштабную операцию, не проинформировав его о том, что ей предшествовало, совершенно вывел его из себя.
— И к тому же погиб человек, черт возьми!
— И собака, — напомнил инспектор, не думая шутить, однако его комментарий вызвал еще большую ярость комиссара.
— Все это гораздо серьезнее, чем ты думаешь! Ты знаешь, что сегодня мне уже дважды звонил министр? Дважды! Первый раз в семь утра, после того как он услышал об этом по радио. И десять минут назад. Он просто помешался на том, чтобы выступить по телевидению и заявить о раскрытии преступления. Но тут приходишь ты и нагло заявляешь, что убийца Ане Ларрасабаль еще не найден!
— И найден, и не найден, — уточнил Пердомо. — Разумеется, непосредственным исполнителем преступления был Роскофф, иначе он не пришел бы на встречу. Но мы осмотрели вчера его квартиру и не нашли никаких следов скрипки.
— Это ничего не доказывает. Он мог ее продать или спрятать в другом месте.
— Верно. И кроме того, я, кажется, понял, как скрипку вынесли из помещения. Спрятали в раструбе тубы. Только Роскофф мог вынести Страдивари внутри своего инструмента.
— Не могу поверить! И полицейские не заглянули внутрь тубы?
— Чему ты удивляешься? Ты же знаешь, как в этой стране осуществляются меры безопасности. Тебя, к примеру, никогда не удивляло, что багаж на скоростных поездах тщательно осматривают с помощью сканера, а владельцев этих чемоданов вообще никак не проверяют? Кто угодно может сесть на поезд, имея при себе взрывчатку, ядовитый газ или автоматическое оружие, и никто ему слова не скажет.
Несмотря на то что в помещении УДЕВ курить было строжайше запрещено, комиссар Гальдон не выпускал сигареты изо рта. Валивший от него дым придавал ему еще большее сходство с готовым взорваться устройством.
— В час дня я должен звонить министру. И если к тому времени не смогу представить ему более или менее достоверное объяснение, боюсь, на следующей неделе я уже буду обыскивать арабов на таможне в Альхесирасе. Расскажи мне все, что тебе удалось узнать в результате расследования, которое ты проводил за моей спиной, абсолютно все.
Инспектор подробно рассказал Гальдону о сотрудничестве с Милагрос Ордоньес и о поездке на Лазурный Берег, в ходе которой им удалось определить название одеколона. Когда он закончил, комиссар схватился за голову:
— Это даже хуже того, что я предполагал! Полицейский обращается за помощью к ясновидящей!
— Разве Сальвадор никогда не говорил тебе о ней?
— Никогда. Иначе я бы тут же это пресек. Слушай, Рауль, одно дело, если к экстрасенсам обращаются родственники жертвы, и совсем другое, если это делаем мы. Родственники невыносимо страдают, и я никогда не подшучивал над ними и не считал ненормальным, что они прибегают к такому виду помощи. Они пытаются облегчить свою боль. Но мы — элитное подразделение уголовного розыска Испании, черт возьми!
Один из сотрудников появился в дверях, чтобы Гальдон подписал ему командировочное удостоверение, но был изгнан из кабинета.
— Но у меня самолет через два часа! — робко возразил он.
— Полетишь на другом, идиот!
Воспользовавшись паузой, Пердомо открыл окно. От сигаретного дыма трещала голова.
— Комиссар, — спросил он, — бывало так, чтобы кто-то из этих родственников, которые обращались к ясновидящим, потом приходил и рассказывал нашим следователям о том, что ему удалось узнать?
— Бывало иногда. А почему ты об этом спрашиваешь?
— Чтобы ты не отрицал, что иногда подобные улики принимаются во внимание.
— Опять ты про это! Но я ведь с тобой не спорю. Что, по-твоему, я должен сказать? Что экстрасенсы всегда ошибаются? Но иногда они попадают в точку. Почему? Я не знаю. Но одно дело, когда они получают деньги от семьи, а другое — когда фигурируют в нашей ведомости. Во сколько обошлись ваши с Ордоньес шуточки?
— Налогоплательщикам это не стоило ни копейки.
— Никогда не поверю. А двухдневный отдых на Лазурном Берегу?
— Я оплатил его из своего кармана.
— А парфюмер? Он тоже ничего не стоил?
— Он сотрудничал с нами не ради денег. Думаешь, человек, у которого дом в Ницце, станет торговаться ради гонорара в тысячу или полторы тысячи евро?
— А ясновидящая? Тоже проявила бескорыстие? Или эту сеньору хлебом не корми, дай только обнюхать кресла в зале?
— Она не может брать плату за свои услуги. Во-первых, потому что ее дар может и не сработать. А во-вторых, она не хочет, чтобы о нем узнали.
Гальдон недоверчиво смотрел на него, хотя по мере того, как он узнавал новые подробности, его гнев понемногу утихал.
— А ты, случайно, не решил приударить за ней?
— Нет, но она привлекательная женщина, тебе бы понравилась.
— Чтобы я связался с ведьмой? Мне хватит моей жены. А откуда появилась собака?
— Понятия не имею. Но эта та же самая, что бросилась на меня. Русский боялся их до смерти, я сам был этому свидетелем в день преступления.
Гальдон потрогал пальцами передние зубы, затем с раздражением сказал:
— Завтра мне должны поставить два имплантата, и я с ума схожу от страха. Ты не впадаешь в панику в зубоврачебном кресле?
Пердомо пожал плечами, как бы говоря, что не разделяет страхов шефа. Ему пришлось выслушать старый анекдот про то, что дантисты причиняют тебе боль дважды: в первый раз — когда ты открываешь рот и во второй — когда ты открываешь кошелек, вкупе с жалобами на то, что за операцию ему придется выложить три тысячи евро.
— А теперь скажи, — продолжал комиссар Гальдон, дав выход чувствам, — что нам еще осталось выяснить?
— Если допустить, что Роскофф действовал в одиночку, тогда мотивом преступления было похищение скрипки. Но чтобы украсть Страдивари, не обязательно было убивать девушку. Человек столь могучего телосложения, как русский, мог бы справиться с ней одним пальцем; не забывай, что он владел боевыми искусствами. Роскофф имел намерение ее убить, но зачем? Мне кажется, что в преступлении замешан кто- то еще, тот, кому хотелось, чтобы Ане Ларрасабаль была мертва. Этот человек облегчил Роскоффу задачу, вызвав жертву запиской, которую нам до сих пор не удалось расшифровать, в уединенное место, в данном случае в Хоровой зал.
— О какой записке ты говоришь?
— О нотах, найденных в артистической Ане. Это, несомненно, какая-то шифровка.
— Почему ты в этом так уверен?
— Потому что как музыка она лишена смысла. По словам отца Ане, эта нотная запись весьма напоминает почерк Рескальо, и я почти уверен, что послание составил он. Но итальянец вскоре должен был жениться на Ане. Тогда зачем ее убивать? Этого я тоже не могу объяснить. И потом, последние слова Роскоффа: «Она все равно должна была умереть».
— Что он хотел сказать?
— Не знаю. Возможно, он имел в виду проклятие, тяготеющее над скрипкой. Он как бы хотел сказать, что девушка все равно бы умерла, как умерли все предыдущие владельцы этой скрипки.
51
