l:href='#fn18' type='note'>[18] – я бы старательно подобрал самый острый скальпель.
Жена, может, и удивилась, что я за ней заехал так рано и выдернул из конторы, но хранила ледяное молчание всю дорогу. То ли устала от работы, то ли от меня. Только когда мы свернули с трассы за городом на грунтовку и Маша узнала места, куда мы часто выезжали еще студентами, она поинтересовалась:
– Муж, а муж, ты меня что, убить и закопать решил? Зачем в такую глушь привез?
– У меня для тебя подарок. – Чуть снизив скорость, я достал с заднего сиденья полотняный мешок и протянул его Маше. – Чур, большой мне.
– Ив, ты чего? – она ошарашенно разглядывала смертоносные инструменты. – Рехнулся совсем? Где ты взял оружие?
– Коломийский подарил.
– Timeo Danaos et dona ferentes[19], – пробормотала Маша, выщелкивая барабан револьвера и заглядывая в ствол. – Милая штуковина. Как я понимаю, это мне?
– Ага.
С тех пор как мы были здесь в последний раз, дорога практически исчезла, и я еле-еле угадывал тропку между зарослями кустов и выбоинами. Послышался плеск реки – значит, наше место совсем рядом.
– Твой тоже неплох, – деловито сообщила жена. – Я такой в фильмах видела. Пострелять дашь?
– А зачем мы сюда приехали?
– У-у-у, – протянула Машка. – А я-то думала: свидание, романтика. Муж вспомнил, где мы студентами впервые любовью занимались. А мы, оказывается, пострелять приехали.
– Жена, не отвлекай. А то во что-нибудь въедем.
– Молчу, молчу, – отозвалась она и занялась револьвером.
Солнце стояло еще высоко – как раз хватит времени и на лекцию, и на практику. А там еще пару раз выберемся, и Маша освоится достаточно, чтобы не сплоховать в критической ситуации.
Я провел жене базовый инструктаж, во всяком случае то, что помнил сам с армии, и через час она уже спокойно и довольно быстро перезаряжала револьвер. Оставалось только поправить ей стойку и правильный хват показать. Хотя, с другой стороны, когда прижмет, никто, кроме настоящих спецов, особо о стойке и не думает – жми на курок, пока враг двигается, и стреляй точно в цель. Лишь опытные военные да ребята из МКПС знают, как все сделать так, чтобы влепить не просто в мишень, а в нужное место мишени.
– Машка, теперь попробуй прицелиться в меня.
– Зачем? Ты же мне только что талдычил, что нельзя целиться в человека, если не уверен, что будешь стрелять? И вообще не направлять туда, куда я стрелять не хочу?
– Говорил. Но тебе еще нужно привыкнуть к тому, что на мушке у тебя живой человек, а линия, по которой пойдет пуля, заканчивается в его туловище или голове.
– Это и так понятно, – пожала плечами Машка.
– Понятно твоей рацио. А вот твои эмоции могут не согласиться, и в критической ситуации ты потеряешь парочку важных мгновений.
– Не хочу в тебя целиться.
– Надо. Вспомни про меня что-нибудь плохое, – тут я проклял свой длинный язык, но все равно продолжил: – Представь, что перед тобой враг. И целься. На поражение.
– Плохое? Это можно, – мрачно протянула жена, наводя на меня незаряженный револьвер.
– Помнишь, куда стрелять?
– Да, – ответила она, выцеливая наиболее опасные зоны.
– Ты должна быть готова в любой момент спустить курок, если кто-то станет тебе угрожать.
– Так и будет, Ив.
– Уверена?
– Как никогда ранее, – пропела Маша, прищурившись и аккуратно прицеливаясь мне то ли в легкое, то ли сразу в сердце. Жена немного прикрывала от меня низкое вечернее солнце, и женский силуэт как будто обволакивало теплое приглушенное сияние. Занятно, но вот чернота дула все равно выделялась резко и четко – как холодная мрачная прорубь во льду.
– Запомни это чувство – готовность в любой момент спустить курок. Говорят, что в человека трудно не то что выстрелить, но даже целиться.
– Врут, дорогой, – ответила она, уверенно удерживая в правой руке револьвер и закрывая хват сильной руки пальцами левой – вполне правильный «замок». – Тем более, этих «человеков» столько через меня прошло, что я, пожалуй, уже путаюсь – объект еще не или уже да. Профессиональная деформация, Ив, как она есть.
– А теперь давай постреляем. Только не друг в друга, договорились, Маруська?
– Как скажешь, милый, как скажешь, – промурлыкала жена.
Глава 6
– Лови!
Пацаненок лет пяти запустил в мою сторону разноцветный надувной мяч. Я поймала его, смеясь, и опустилась на расстеленное на песке покрывало. Солнце плескалось в легкой ряби пруда, за полосой песка мягко шумели сосны, уходящие макушками в небо – густое, того темно-василькового цветка, который бывает лишь в сильную жару.
Малец плюхнулся рядом, бесцеремонно сунулся в пакет, выуживая запотевшую пластиковую бутыль. Я восприняла это как должное. Словно этот пацанчик имел право копаться в моих – или наших? – вещах, пить воду и жевать бананы.
Рядом под огромным пляжным зонтиком устроилась Аня, баюкая Кирюшу. Ива нигде не было видно. Купаться ушел, что ли?
– Пошли в воду! – предложила я.
Аня покачала головой.
– Ты искупайся, если хочешь. А я посижу, видишь, засыпает.
– А ты, воробышек?
Сорвавшееся с языка прозвище удивительно ему подходило – взъерошенному, черноглазому, вертевшему головенкой туда-сюда.
– Пошли, – согласился мальчишка.
Вода, холодная после перегретого песка, скользнула по ногам. Повизгивая и поеживаясь, мы забрели на глубину, где мальчугану было по пояс.
– Больше не надо, наверное. Ты ведь плавать не умеешь?
– Нет.
– А как тебя зовут, воробышек?
– Какая разница? – Он поднял на серьезный взгляд. – Зови, как хочешь.
Пацаненок плеснул водой в мою сторону, я взвизгнула, уворачиваясь от брызг, и проснулась. Почему-то в преотвратнейшем настроении. Мотнула головой, отгоняя остатки утренней ленивой дурноты, и поплелась в душ.
Позавтракав традиционно порознь, мы с мужем разбежались по работам. Порой я ощущала себя не женой, а кем-то вроде верного вассала. Хорошо хоть, не боевой кобылицей. Взаимные обязательства, взаимное уважение, все остальное – лишнее. И все же я была благодарна Иву за то, что остался ночевать дома. Засыпать, чувствуя рядом живое тепло, – бесценная роскошь в нынешние смутные дни.
Накануне я несколько раз звонила Ане. Хорошо поставленный женский голос неизменно сообщал, что абонент недоступен. Это можно было понять – на месте подруги я бы тоже отключила к чертовой матери все средства связи, чтобы остаться наедине со своим горем. Тот, кто сказал, что разделенная беда – полбеды, жил в другое время. Сейчас люди не умеют просто молча быть рядом – или бросаются утешать, или высказывают неловкие слова соболезнования, затертые и оттого фальшивые. Так что беспокоиться о подруге повода, наверное, не было: не возьмет трубку до вечера, приеду домой, проведать.
То, что звонить не придется, я поняла, едва оказавшись на работе. Аня лежала у входа в зал, на самом верху сложенного из тел стеллажа – не помещались иначе трупы в не такой уж большой морг, – уже раздетая, с биркой на ноге, как и полагается. Сплющенная грудная клетка, оторванные большие пальцы на руках, выраженно цианотичное лицо... автодорожка, компрессионная асфиксия? Господи, вот это и называется профессиональная деформация.
– Марья?
– Когда?
Вадим проследил за моим взглядом, обнял за плечи.
– Ну-ка, пойдем... Михалыч, переложи куда-нибудь, чтобы не перед глазами.
Вадим вывел меня на улицу, вручил сигарету.
– Знакомая?
– Это для ее сына мы могилу копали.
– Понятно. Сейчас сопроводительные документы подниму. Вернусь, расскажу.
Я кивнула.
– Еще одну сигарету оставишь? Пока ходить будешь…
Вадим бросил мне на колени пачку и исчез.
– Ты глянь, курят еще, – донеслось откуда-то сбоку. – Вместо того чтобы работать, штаны на ступеньках просиживают.
Я подняла голову. Пикетчики. Прибавилось по сравнению со вчерашним – всю ограду облепили. Пусть. Если народу нечем заняться – их дело, как потратить личное время. Больше того, что мы уже делаем, никто сделать не в силах. Как быстро нынче люди теряют терпение: раньше, бывало, ждали больше недели явно криминальные трупы, которые нельзя хоронить без разрешения прокуратуры. И не возмущались же. Понятно, что это ненормально и неправильно, но ведь и мы не для собственного удовольствия покойников у себя держим. Сейчас же... Такое чувство, будто агрессия копится в воздухе, словно ток в пластинах конденсатора, чтобы потом бабахнуть с оглушительным треском.
– В общем, так. – Вадим вернулся на крыльцо. – Привезли под утро, как неопознанную – похоже, сумочку с документами кто-то прихватил, пока «скорую» дожидались. Опознаешь потом по всем правилам?
– Да.
– Хорошо, я передам. Само ДТП еще вчера случилось. Въехала в столб. Просто с управлением не справилась, или кто под колеса прыгнул – не знаю, описание места происшествия у ментов. Могу следователю позвонить, но, скорее всего, пошлет. У них там работы как у нас, а людей...
Я снова кивнула.
– Да какая теперь, на хрен, разница?
Будто знание о том, что именно случилось, Аню воскресит.
– Чтобы достать, машину разрезали. Ну а остальное ты видела.
– Видела. – Я отбросила в сторону окурок и тут же достала еще одну сигарету. – Вадим, ты верующий?
– Нет.
– Жаль... Хотела попросить помолиться за упокой... Аня верующая была. Ну, не то чтобы совсем… как все сейчас.
Купить, что ли, сигарет, чтобы не стрелять у сослуживцев? Пригодятся еще, похоже. Потрясающе удобная штука: можно медленно вдыхать-выдыхать дым и молчать.
