— Именно не хватило…
— Ничего, ничего, завтра успеешь, — сказала, Дарья Матвеевна. — Иди!
Обогнув школу, Лёня взглянул на окна своего класса. Да, тёмные, закрыто! Опоздал…
Опоздал, ни с кем не поговорил — ни с ребятами, ни с учительницей. И Аню не встретил. А она обещала пригласить Лёню на сбор, который проводит второе звено с её дедушкой. Неужели теперь, после всего, что случилось, она не захочет этого сделать?
Войдя в комнату, он сразу услышал голос матери:
— Нагулялся?
Было в интонации её вопроса что-то непонятное.
— В школе был, готовились, — буркнул он.
Она незлобиво отмахнулась:
— Полно врать-то! В школе у вас всё давно закончилось. Были тут ваши.
— Кто был? — встрепенулся Лёня.
— Девочки.
— А что говорили?
— Да ничего. Вот записку тебе оставили. Держи!
Мать протянула листок, и он нерешительно взял его.
Большими буквами карандашом было написано: «Лёня, завтра не забудь ко мне, к четырём. Смирнова».
Глава 40. Канун большого праздника
Спозаранку явился Гроховский.
— Хочешь в кино? — позвал он. — У меня билеты на картину «Ленин в Октябре».
Лёня торопливо дожевал бутерброд и залпом допил стакан чаю.
На улице не было такого ветра, как вчера, день казался даже тёплым, хотя лохматые тучи по- прежнему неслись низко над землёй.
Из кино вышли взволнованные: они видели Ильича, который сорок лет назад в этот самый день неутомимо руководил в Петрограде последними приготовлениями к Октябрьской революции.
— Хорошее дело — кино, — сказал Стас. — Всё узнать можно.
— А есть ещё картина, — заметил Лёня, — где не артист играет, а снят сам Ленин в Кремле, при жизни…
— Есть, — согласился Стас. — Документальный. Его будут показывать на вечере у семиклассников.
— Скажи, Стас, — начал Лёня, нахмурившись. — А как там, в школе-то?
— А что? Ничего.
— Ну, а газета?
— Что газета! Висит. — Стас помолчал и добавил отрывисто: — И портрет висит. Глупости придумал — срывать! Пойдём лучше ко мне, покажу что-то!
Лёня не стал расспрашивать, почему сорванный Димкин портрет снова висит — конечно, это дело рук Стаса, а может, и не его одного, ведь они оставались в классе вместе с Анькой. Только узнавать подробности было неловко, тем более что Стас упомянул об этом с неохотой, отворачиваясь в сторону.
Поэтому Лёня переменил тему:
— А что у тебя есть?
Стас загадочно улыбнулся.
Когда же пришли к нему и, обменявшись приветствиями с Прасковьей Дмитриевной, оказались в комнате одни. Стас вытащил из-за шифоньера большую картину без рамы, ещё не оконченную, но уже расцвеченную масляными красками.
Лёня взглянул на картину и сразу узнал высокий обрыв над широкой рекою, за которой до самого горизонта простиралась равнина. Только равнина была не пустынной — вдаль убегали столбы высоковольтной передачи, а по мосту, переброшенному через реку, мчался электропоезд.
И мост с изящными фермами, и высоковольтная передача с кружевным переплетением проводов, и бездымный — весь из стекла и блестящего металла — завод в отдалении словно оживляли суровый сибирский край. И на всё — на обрыв, на равнину с заводом, на реку — ложились откуда-то сбоку лучи закатного солнца, бросая длинные синие тени от столбов передачи.
— Здорово! — искренне восхищённый, воскликнул Лёня. — Это ты сам?
Стас только кивнул.
— Здорово! — повторил Лёня. — А вот тут мы стояли! — он ткнул пальцем на кромку обрыва у ствола огромной сосны. — Помнишь?
— Значит, похоже? — заулыбался Стас. — Я ведь потом уж всё это пристроил: и завод, и столбы, и мост.
— Ну и правильно. Так даже лучше, — одобрил Лёня. — Ещё и самолёт вот здесь нарисуй. Реактивный.
— Можно и самолёт.
Они умолкли, рассматривая картину, и Лёня отчётливо вспомнил тот светлый сентябрьский вечер, когда на этом обрыве стояли они со Стасом, освещённые заходящим солнцем.
Как давно это, кажется, было!.. Тогда только ещё начиналась четверть, а в небе не летало ни одного искусственного спутника Земли, и всё свободное время ребята проводили на Стасовом чердаке, в своём потайном «кабинете».
Должно быть, и Стас подумал об этом же. Кивая на потолок, он спросил почему-то шёпотом:
— Слазим?
Запустение царило в заброшенном «кабинете». Пыльные чурбаны валялись опрокинутые. Лёня и Стас поставили их у ящика-стола и молча уселись друг перед другом. В щели, посвистывая, врывался воздух. Как на лядовской голубятне.
Лёня осмотрелся и сказал:
— Утеплить надо. Забить щели тряпками, а потом оклеить.
— И стекло вставить, — добавил Стас.
— А мы дощечку прибьём.
— Можно и дощечку, только всё равно в мороз не очень-то усидишь.
— Печку поставим.
— Не разрешат. Скажут, пожар устроим. А вот к весне давай как оборудуем, так уж на всё лето!
— Ну, давай к весне. Только сейчас прибрать нужно, чтоб снегом не занесло. А то погниёт, — по- хозяйски рассудил Лёня.
И, недолго думая, они приступили к делу — перекидали подальше от чердачного окна в тёмный непромокаемый угол все доски и чурбаны, подняв несусветную пыль и отчаянно перемазавшись. Кряхтя, с трудом перетащили и ящик-стол.
— Сюда его, сюда, — указывал Лёня. — Ещё пододвинь. Вот тут он хорошо сохранится.
Стас зачем-то покачал ящик рукой, словно проверяя крепость, и сказал:
— У меня его Димка выторговывал.
— Зачем?
— Для ежа. Ёж-то у него не сдох. Наврал он.
— А ну его! — только отмахнулся Лёня. — Пошли.
И, в последний раз оглядев чердак, будто прощаясь с ним до весны, ребята направились к выходу. У самой лестницы Стас вдруг проговорил:
