Тем временем: Телевизор с человеческими лицами

Москвина. Как-то однажды Гарсия Лорку спросили, зачем Вы пишете? Он ответил: чтобы меня любили. (Ведущий. Интересные мотивы у детских писателей. Чтобы меня целовали, сказал Эдуард Николаевич. Чтобы меня любили, сказала Марина.)

Успенский. Мариночка, дай я тебя поцелую.

Ведущий (строго, как вожатый). После передачи. Григорий?

Остер. Я с детства писал серьезные стихи, и к четырнадцати годам был известным взрослым поэтом. По крайней мере, Эдуард Николаевич рассказывал мне, что Заходер водил его по Ялте, где я рос, знакомил с разными достопримечательностями, и показал ему меня издалека, как показывают Ласточкино гнездо. А когда я вернулся из армии, то увидел, что в этой стране можно писать и печатать стихи только на две темы. Или… (Ведущий, со знанием дела. Первая: Партия.) Да. А вторая — любовь. Причем имеется в виду «любовь к Партии». И я понял, что не смогу себе заработать на жизнь. А ничего другого, кроме как писать стихи, я не умел — и начал учиться писать для детей. Но когда я стал детским писателем, мне это начало доставлять невероятное удовольствие, потому что аудитория детская в корне отличается от взрослой. Любую взрослую аудиторию можно надуть. Приходит известный человек и что-нибудь говорит. И взрослая аудитория, поскольку знает, что он очень известный, очень умный, то, хотя она ни фига не понимает, а все равно аплодирует и восторгается. А когда к детям приходит писатель, то про него могут сказать все, что угодно, но если детям будет скучно, непонятно и неинтересно, они станут зевать.

Ведущий. Вы знаете, любимый рассказ артиста Михаила Козакова — о том, как он ездил в советские времена по городам и весям, и зарабатывал деньги, показывая фрагменты из своих фильмов и читая всякого рода произведения из школьной классики. Однажды он долго-долго читал с выражением «Сказку о Рыбаке и Рыбке»; вдруг раздался страшный грохот: ребенок заснул и свалился со стула.

Яснов. Гриша Остер рассказал примерно мою историю. Когда я был маленький, я тоже был в узких кругах знаменитым взрослым поэтом. А потом, когда меня очень долго не печатали, как-то перешел на детские стихи. Оказалось, что в детских стихах — всегда позволялось делать больше, чем во взрослой поэзии. Вся эта игра в слова, в звуки…

Ведущий (рассудительно). Вы вошли в литературную жизнь, когда существовала — давайте называть вещи своими именами — инфраструктура. Такое плохое, не детское слово, но без этого недетского слова детская литература существовать не может. Конечно, цена была высока: либо про Партию, либо про Любовь к ней, а если про что-то человеческое, то лучше для детей. Где в 30-е года можно было говорить про дореволюционную жизнь? Только в детской литературе. Где можно было использовать смелые формальные приемы? только в детской литературе. Ну и дальше эту инфраструктуру вы гениально использовали. Но сейчас что происходит с детской литературой?

Успенский. Она жива. Журналы есть; сегодняшние молодые писатели зарабатывают, пожалуй, больше, чем зарабатывал я при большевиках. Но нет книг. Издательства не хотят рисковать, издавать нового писателя. И поэтому новых авторов приходится долго-долго пробивать.

Остер. Тут сплошное неразрешимое противоречие. Издатель занимается коммерцией. Это его работа. А если государство попробует вмешаться, возникнут неприятные вопросы: а что такое государство, почему именно эти 10–20 человек, будут принимать решение? И не предложат ли они следующему поколению писать про новых Павликов Морозовых? Или еще что-нибудь в этом духе.

Яснов. На самом деле, конечно, мы одно — минимум — поколение потеряли. Поколение детей, которые в свое время не пришли к книге. Поэтому я просто поставил перед собой некую писательскую задачу: все время снижаю возраст моих читателей и ухожу в дошкольную литературу, в дошкольную поэзию. Потому что все начинается, конечно, там. Самое опасное, что мы теряем семейное чтение. Еще на моей памяти, и мама, и папа, и моя сестра усаживались вокруг стола, брали меня маленького на колени (а когда я вырос, сажали рядом), и один час в неделю мы все вместе читали. Я уверен на сто процентов, этот час должен сохраняться: чтоб все вокруг стола, и все вокруг книги. Писатели есть. Важно, чтоб это все доходило до читателя и чтоб мы вытягивали это поколение, вытягивали вместе с родителями.

Москвина. И правильно, Миш, не надо клясть тьму, а просто зажги свою свечу.

Остер. Действительно, самое важное, самое главное, чтобы мама читала ребенку книгу, пока он еще читать сам не может. Или отец, или бабушка, или дедушка. Иначе никогда ребенок читать не будет. Родители, которые сейчас удивляются, что их дети практически ничего не читают, они должны вспомнить, что они им и не читали ничего. Я эту проблему пытаюсь решить со своей стороны. Я пытаюсь писать для маленьких детей так, чтоб было интересно взрослым тоже. Если они будут смеяться вместе с ребенком, ребенок над одними вещами, а родители над другими, то, может быть, это будет стимул разом ее прочесть.

Москвина. Еще бы и мультипликацию подтянуть — это великая сила. Флобер говорил, что мадам Бовари это я. А я могу сказать, что я — просто Крокодил, который высидел птенца. Благодаря мультфильму книжка вышла даже в Японии. Хотя японский директор издательства был поначалу очень против; он говорил: но ведь в России, кажется, не водятся крокодилы? Пусть она напишет про мишек. Но моя переводчица сумела его убедить: водятся, водятся, там у них есть кое-где. В конце концов, они решили подкорректировать печальный конец. Чтобы оставшиеся крокодилы играли в Икара, и на последней картинке все крокодилы с приделанными крыльями пытаются взлететь. Вот тоже, менталитет такой: нельзя печального ничего японскому ребенку сообщить. Наша же литература, в этом смысле, просто замечательна. Потому что мы берем весь спектр переживаний. Хотя, с другой стороны, в Англии выходят бесконечные книжки на тему «Ребенок в трудном положении», «Ребенок и насилие», «Ребенок и болезнь». Великолепные сказочные повести; таких у нас почти никто не умеет писать.

Яснов. Одного ребенка спросили, для чего у тебя две руки? Думали, ребенок скажет: ну, чтобы строить, нужное делать по хозяйству. А он очень просто ответил: одна рука, чтобы держать маму, а другая, чтобы держать папу. И все. Он дал замечательную метафору того, что есть детская литература. Любовь к ребенку и поддержка, обоюдная поддержка, родителей через ребенка и ребенка через родителей.

Москвина. И весь мир приходит тебе на помощь: деревья, звери, небо, земля, река, вода, вообще все. Именно писатель детский должен показать маленькому человеку дружественность этого мира, в котором ни на секунду не сомневается.

Ведущий. Хотя и тайную опасность. Как это бывало, например, у Норштейна в его гениальных и грустных мультфильмах.

Успенский. Александр, а можно я задам писателям вопрос? (Ведущий, щедро. Задайте, конечно.) Когда-то финская корреспондентка спросила меня, что нового в советской детской литературе? Я подумал, что ж нового, думал минут пять, потом сказал: произошла смена поколений. Михалков, Алексин больше не нужны, а читают Коваля, Гришу Остера… Тогда она задала второй вопрос: а чем вы отличаетесь от предыдущего поколения? Я думал минут двадцать и сказал, что, если старшее поколение были педагоги, нравоучители, воспитатели, то мы ближе к пионервожатым, мы ближе к детям. Тогда она мне задает третий вопрос, на который я, сколько ни думал, не ответил. Какое следующее поколение придет вам на смену?

Ведущий. За неимением пионеров, и пионервожатых тоже не видно…

Остер. А дети будутписать для себя сами. Они еще подождут-подождут, увидят, что для них вообще никто ничего не пишет, и примутся за дело. Слава Богу, сейчас теперь есть Интернет, есть ЖЖ, можно и обмениваться друг с другом посланиями, не нужно ждать, чтоб тебе показали по телевизору или сделали мультфильм, не нужно ждать, чтоб тебе издали книгу. Наступает новая эпоха, когда люди начинают общаться между собой легко и просто, как мы, сейчас сидящие за столом.

Ведущий. «Вредные обмены».

Остер. Ну почему, вредные? Это будут полезные обмены.

Яснов. Гриша, но ты не учитываешь одну вещь: ребенок не любит, когда такой же