очень охотно слушал скальда Зигфрида и всегда отдавал предпочтение славянскому певцу. Теперь же он быстро согласился на просьбы своей дружины. Руар с Ингелотом приняли это за предзнаменование успеха в задуманном ими важном деле.
По знаку обрадованного Дира, немедленно в гридницу к пирующим введен был седой Зигфрид, славный скандинавский скальд, не раз своей вдохновенной песнью возбуждавший скандинавов к берсекерангу «особенно выдающийся по храбрости подвиг».
Он вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет глаза на этот раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно уже не видали. Все при его появлении затихли, как бы в ожидании чего-то…
— Привет вам, витязи, привет вам, мужи Днепра и Скандинавии! -произнес Зигфрид, останавливаясь посреди гридницы, прямо против князей. -Чего желаете вы от старого певца?…
— Спой нам, Зигфрид, — сказал ему Дир.
Скальд тихо рассмеялся.
— Спеть, а о чем? — заговорил он. — Где я почерпну вдохновение для моей песни? Разве слышу я звон мечей, шум битв? Разве вижу я теперь, что героев ждет светлая Валгалла?… Нет, нет, нет! Вместо них — трусливые бабы, да и то не норманнские, а такие, каких наши берсекеры видали разве только в Исландии…
— Молчи, старик! — гневно воскликнул Аскольд. — Тебя позвали петь, и пой!…
— Ты прав, конунг или князь — не знаю, как теперь и называть тебя, -усмехаясь отвечал Зигфрид, — хорошо, я спою тебе… Слушайте вы, витязи норманнские!
Он с минуту помолчал и потом запел. Тихо сперва, но затем его старческий голос начал крепчать и, наконец, стал таким же звонким, как и голос юноши…
О родных скалах далекой Скандинавии пел он, вспоминал фиорды, откуда по всем морям, известным и неизвестным, расходились за добычей легкие драккары смелых викингов. Пел он о славе берсекеров, о их безумно-отважных походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олафе Тригвосоне Мудром и о дерзко-смелом Гастингсе, пред которым трепетала Сицилия, потом перешел к чертогу Одина — светлой Валгалле, к тем неземным наслаждениям, которые ждут там души павших в бою воинов, и вдруг, в упор глядя на то бледневшего, то красневшего Аскольда, запел с особенной силой и выражением:
— О, замолчи, молю тебя, замолчи, Зигфрид! — прервал скальда, вскакивая со своего места, Аскольд. — Ты разрываешь мою душу на части… Он смолк, а вместе с ним смолкла и вся гридница. Все, затаив дыхание, ждали, что произойдет теперь.
— Почему я должен молчать, витязь? — гордо спросил его Зигфрид. — И с каких это пор норманны прерывают песнь своего скальда, заставляют его умолкнуть, когда светлый Бальдур вдохновил его?
— Я знаю, что ты хочешь сказать… Ведь, мне все понятно! — лепетал растерявшийся ярл. — Все, все, все здесь против меня, вы не хотите покойной жизни, вы стремитесь к ненужному грабежу…
— Подожди, конунг, — загремел теперь Руар, — как ты пред лицом своих дружинников можешь говорить о грабеже? Нет об этом и помину. Не к наживе мы стремимся, а к светлой Валгалле, к тому, чтобы в потомстве не были покрыты позором наши имена… Об этом и пел Зигфрид, наш скальд. Да разве затем мы подняли вас обоих на щит, избрали своими вождями, чтобы мечи наши ржавели, секиры притуплялись, а щиты покрывала плесень? Нет, нам таких конунгов не нужно…
— Но что же вы хотите от нас? — воскликнул Дир, видя, что его друг не в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слово. — Чего?
— Чтобы вы вели нас!
— Куда?
— На Византию…
— На Византию, на Византию, все пойдем! — загремели по всей гридницы голоса. — Вы должны вести нас! Иначе мы вас прогоним!…
Энтузиазм и жажда новых волнений охватили в этот миг всех — и норманнов, и славян. Они, пожалуй, и сами не отдавали себе отчета, зачем им нужен этот набег на Византию. И здесь, в Киеве, у них всего было с избытком. Просто молодцам захотелось прогуляться, потешить себя на просторе, а что из этого могло выйти, об этом они и не думали вовсе…
— Слышишь? — шепнул Ульпиан Валлосу.
— Да, но мы не допустим этого, — ответил тот.
— Это будет трудно.
— Но не неисполнимо… Как бы они ни храбрились, а без Аскольда и Дира ни в какой поход они не пойдут. Но послушаем, что скажет князь… Аскольд и Дир сделали знак, из которого можно было понять, что они желают говорить.
— Мы знаем ваши желания, друзья, — несколько дрожащим от волнения голосом начал Аскольд, — и готовы исполнить вашу просьбу.
Клики восторга огласили гридницу.
— Только дайте нам обдумать все, — продолжал князь, — и тогда, клянусь и Одином, и Перуном, мы исполним вашу просьбу… А теперь прощайте… Не в радость нам этот пир.
Поклонившись дружине, ярлы поспешили уйти из гридницы.
7. ВСЕСЛАВ
Тотчас же по уходе Аскольда и Дира гридница быстро начала пустеть. Первыми поспешили уйти византийские «гости». Все, что они здесь слышали, было для них так неожиданно и ужасно, так поразило их, что они оробели и за себя, и за свою родину.
За ними удалилась часть норманнской дружины и киевляне.
В гриднице остались только Руар, Ингелот, Ингвар, Зигфрид и славянин Всеслав.
Все они в княжьих покоях были своими людьми, а потому и не особенно спешили уходить.
— Честь тебе великая, скальд, если ты разбудил уснувшие сердца наших ярлов, — говорил Руар, пожимая руки Зигфриду.
— Мною руководил светлый Бальдур — ему честь и хвала! — с улыбкой отвечал тот.
— Но все-таки Бальдур говорил твоими устами…
