— Так что же ему известно?
— Все!
— Ну, уж и все?
— Верно! Он был на пиру у этих киевских князей, когда взбесились их варяги…
— Это — дело! Но отчего же твой хозяин не явился сразу рассказать, что он видел на Днепре?
— Когда ему! Он спешил поскорее распродать свои товары, а то потом, когда узнают, что готовится набег варваров, еще покупать не будут… Македонянина всего передернуло при этих словах моряка.
'Вот, они, византийцы! — невольно подумал он. — Нажива у них прежде всего… Отечество может быть в опасности, а они думают только о том, чтобы набить свои карманы! Жалкие, несчастные люди! Горе тебе, такой народ! Горе тебе, великий город!… О, если бы мне только удалось!…”
Он даже перестал думать, внутренне весь задрожав от овладевшей им на миг мысли…
О, в этих мыслях, которые Василий боялся пока даже вспоминать, он видел себя другим, совсем другим!…
Все чаще и чаще начинал он думать, что императорская корона гораздо более идет его голове, чем к голове Михаила, этого опустившегося, слабого и жалкого пьяницы.
Андрей, не замечая задумчивости своего спутника, продолжал болтать.
Василий плохо слышал, что он говорил.
Как раз в это время он заметил шедший им навстречу отряд императорской гвардии.
— Так, вот, что, Андрей, — заговорил он снова, — ты говоришь, что твой хозяин Валлос занят теперь своими товарами? Так не возьмешься ли ты сходить к нему и сказать, чтобы он бросил все и поспешил во дворец к императору?
— Во дворец? К императору?
— Да, скажи, что его немедленно требует к себе Василий, по прозвищу Македонянин…
— Кто же ты сам?
— Не все ли тебе равно! Да вот, чтобы тебе одному не было скучно идти, я дам тебе провожатых…
В это время проходивший отряд гвардейцев поравнялся с ними.
— Именем императора! — воскликнул спутник морехода, заступая им дорогу.
Начальник отряда немедленно узнал Василия и почтительно склонился перед ним.
— Видите этого человека? — указывая на Андрея, громко заговорил Македонянин. — Идите за ним и приведите купца Валлоса, которого он вам покажет, ко мне.
— Исполню по твоему повелению, владыка, — снова низко наклоняя голову, ответил солдат.
Андрей изумленно глядел то на солдата, то на своего спутника.
— Да кто же ты, наконец? — едва придя в себя от изумления, воскликнул он.
Василий улыбнулся опять.
— Иди, мой друг, и ничего не бойся! Напротив, я обещаю тебе, что за твое сообщение ты получишь награду…
— За что?
— За твое сообщение… Иди же, иди! Вы отвечаете мне за него…
Солдаты, окружив тесным кольцом морехода, поспешно ушли.
Изумленный и перепуганный моряк, конечно, и не думал о сопротивлении. 'А что — этот набег? — думал, направляясь ко дворцу, Василий. — Михаил слаб и беспомощен… Может быть, это будет для меня предпоследней ступенью к трону… Вардас скоро умрет, и тогда порфирогенет останется один… Бывали примеры. Упранда был конюхом, а стал Юстинианом, да еще великим. Отчего бы и мне не взять с него пример? Только, вот, Михаил стал заметно охладевать к Ингерине, он не так уже нежен с нею… Нельзя ли и это повернуть на свою сторону?”
Такие мысли занимали Македонянина во всю остальную дорогу.
Когда он подошел к преддверью дворца, он вдруг улыбнулся, но потом лицо его приняло снова холодный, бесстрастный вид.
11. В ПРЕДВИДЕНИИ ГРОЗЫ
Возвратившись во дворец, Василий немедленно прошел на половину дяди императора, Вардаса, недавно еще полного владыки великолепной Византии и всех покорных ей стран.
Но болезнь не боялась того, кто был для Византии большей грозой, чем ее новый «Нерон» — Михаил порфирогенет.
Теперь она приковала старика к постели и терзала его, лишая всех физических сил; ум же Вардаса был свеж и неприкосновенен.
Больной правитель от души обрадовался приходу Василия.
В ловком умном Македонянине Вардас видел именно такого человека, какой был необходим для негласной опеки над не выходившим из нетрезвого состояния Михаилом.
Вместе с тем старик был вполне уверен, что Василий не возьмет всю власть в свои руки, пока он будет жив, и, стало быть, он, Вардас до своего смертного конца останется тем же, чем был большую часть жизни, то есть, неограниченным владыкой Византии.
Сверх всего этого Василий нравился Вардасу и по своим личным качествам.
Детство и ранняя юность, проведенные в полной свободе в родных горах Македонии, наложили на него неизгладимую печать. Он не был так лукав, коварен, льстив и, вместе с тем, труслив, как другие приближенные порфирогенета. В его речах и суждениях выказывался редкий природный ум; его меткие замечания вызывали восторг у старого политика, и он начинал от души желать, чтобы после него власть перешла в руки этого Македонянина. При входе Василия лицо больного озарилось довольной улыбкой.
— Будь здоров, могущественный! — приветствовал его вошедший.
— Это ты, Василий? Какое же здоровье? Смерть уже витает надо мной… Что скажешь?
— Есть вести, и даже много вестей, но не скажу, чтобы они были отрадными.
— Ты меня пугаешь… Что?
— Пока я ничего не могу сказать точно, но скажи, могущественный, как ты прикажешь поступить, если Византии будет грозить нападение варваров?
— Каких? Опять аланы? Болгары?
— Ты знаешь, мудрейший, от них не осталось и следа…
— Тогда кто же?
— За морем, в Скифии, поселились норманны, их называют варяго-россами…
На лице Вардаса отразилось волнение.
— Они! Вот, чего я боялся более всего!
— Так ты уже имел их в виду?
— Как же! Я давно боялся и ждал их… Это — такая гроза, которую трудно избыть даже Византии, перенесшей немало невзгод… Что перед ними аланы, венгры, болгары, персы? Они — ничто!
— Почему же?
— Вот почему… Веришь ли ты мне, Василий? Я готов вести с тобой речь. Что такое наши враги? Все это народы, изведавшие сперва меч римлян, а потом и те наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого их них уже течет яд Рима…
Яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманны тронулись на нас, я бы смеялся… Они были бы мне жалки… Но теперь я дрожу…
— Но почему же? — переспросил Василий.
— Потому что, имея во главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне… Ты знаешь этот народ? Нет? Так я расскажу тебе о нем. Это народ-богатырь. Мы исчезнем с лица земли,
