колени, умоляя его о пощаде.
Тот дал им время наговориться, высказать все и только тогда заговорил сам.
— Хорошо, — произнес он, — может быть, мне и удастся уговорить великого порфирогенета, но вы должны исправить свою вину…
— Мы сделаем все, все, уверяем тебя, что только можем!…
— Не сомневаюсь… Умирать безразлично — под секирой палача или где-нибудь в другом месте…
Испуганные донельзя купцы все сразу снова завыли на разные лады.
— Перестать! — крикнул на них Василий. — Рассказывайте все, что вам известно…
— О чем?
— Вы еще спрашиваете? Что делается на Днепре? Да не утаивайте и не болтайте лишнего… Иначе вам придется плохо! Теперь уже всякие шутки плохи… Все, слышите, все говорите!
— Что ты хочешь знать, великий?
— Император слышал, что вы вернулись из славянских стран, а там затевается варварский набег на Византию, вот вы и должны рассказать, что вам известно об этом? Правда ли, что киевские князья Аскольд и Дир, бывшие до сих пор нашими друзьями, хотят идти на нас войной?
— Да!
— Вы это знаете верно?
— Мы сами были у них на пиру, когда норманны потребовали похода…
— И что же князья?
— Они, великий, как мы знаем, имеют самые миролюбивые намерения, они — против этой войны, но их только двое, а варягов много, к варягам примкнули и славяне… У них вышел великий спор с князьями. Что же им поделать!
Лаврентий Валлос от имени всех остальных передал Василию все, что ему было известно по поводу затеваемого киевскими варягами набега.
Он, рассказывая о виденном, так дрожал за свою жизнь, что не решился скрыть ничего. Напротив того, он сгустил краски, описывая княжескую дружину и охватившее ее воодушевление. Киевские варяги в рассказе Валлоса явились какими-то извергами.
Они прямо заставляли своих миролюбивых князей предпринять этот набег. — Но каковы эти князья по своему характеру? — спросил Василий Македонянин, внимательно выслушав подробный рассказ купца.
— Они кротки и войне предпочитают пиры и охоту…
— А другие славяне? Что они? Ведь варяги — это пришельцы на Днепре?
— Сами по себе днепровские славяне, в особенности те из них, которые называют себя полянами, народ очень миролюбивый и кроткий…
— Тогда они разделяют мнение этих своих князей, Аскольда и Дира?
— Если бы все без исключения в Киеве были в этом подобны им!
— А что же?
— То, что вместе с князьями на Днепр пришла буйная норманнская дружина. Эти люди совсем другого характера, чем обитатели берегов Днепра. Они жаждут крови и грабежа, они спят и во сне видят одни только буйные набеги, куда и на кого — это им все равно. Вот эта-то дружина, как мы уже передавали тебе, великолепный, недовольна своими князьями, упрекает их в трусости, лени и требует немедленного похода.
— И что же? Поход уже решен?
— Пока нет!
— Что останавливает дерзкий набег этих варваров?
— Искреннее миролюбие их князей, как уже ты, великий, слышал.
— Тогда, может быть, все обойдется?…
— Вряд ли… Аскольд миролюбив, Дир тоже, но они не рискнут идти одни против всех, а славянские старейшины, в особенности те, которые постоянно находятся в Киеве, готовы идти следом за норманнами… За собой они поведут и свои племена…
Василий задумался.
Он ясно видел, что эти дрожащие от ужаса люди говорят правду, и предчувствовал, какою опасностью грозит набег.
Купцы стояли, не спуская с него глаз.
Они стояли, затаив дыхание, как бы боясь нарушить думы правителя.
Все они теперь переживали не совсем приятные минуты.
Все теперь, по их мнению, зависело от того, что надумает этот человек.
— Скажите, — вдруг прервал молчание Македонянин, — вы бывали запросто на пирах у этих киевских князей?
— Да, в их палатах все очень просто, каждый имеет доступ к ним. Они выходят, беседуют со всеми, кто бы ни обратился к ним за своим делом, даже самым ничтожным.
— Это хорошо… Но пользуются ли они влиянием на свои дружины?
— О чем ты спрашиваешь, несравнимый?
— Я хочу знать, мог бы кто-нибудь заменить их в Киеве? Ну, если бы их не было, нашлись бы у варваров другие вожди?
— Трудно сказать… По нашему убеждению, на Днепре пошли бы тогда раздоры. Киевляне очень любят Аскольда и Дира, но, не будь их, они, может быть, не пожелали бы иметь над собой никого чужого, и тогда норманнам пришлось бы плохо… Норманнов мало — славян много…
— Так, так, — кивал головой Василий.
Какой-то план созрел в его голове.
— Вы останетесь здесь, — сказал он купцам. — Я буду говорить с императором, а там посмотрим, не найдется ли для вас способа загладить вашу вину перед родиной.
Он отдал начальнику стражи приказ задержать под строгим присмотром купцов, а сам скрылся во внутренних покоях.
13. ФОТИЙ
Когда Василий Македонянин возвратился в покои Вардаса, больной правитель был не один.
У него был сурового вида человек в великолепном патриаршем одеянии. Он был еще молод для тех отличительных признаков патриаршего сана, которые были на его одежде.
Василий Македонянин поморщился при виде нового посетителя Вардаса.
Он очень недолюбливал этого человека и в глубине души считал его вступление на патриарший престол страшной несправедливостью и одним из самых худших дел правителя Вардаса.
Это был знаменитый Фотий, племянник Вардаса, из блестящих царедворцев почти что насильно попавший на патриарший престол Византии.
Для того, чтобы освободить ему место, Вардас низложил любимого всеми патриарха Игнатия, заточил его в один из монастырей, где бывший патриарх вел жизнь инока, находящегося на послушании.
Какие-то особые цели были в этом для Вардаса, но какие — об этом знал один он.
Как бы то ни было, а на патриаршем престоле Византии очутился хитрый и ловкий политик. Может быть, Вардас, еще не зная Македонянина, готовил Фотия в свои преемники или просто удалял с дороги, не желая вступать в борьбу с племянником.
Как уже сказано выше, Василий не особенно любил Фотия, а тот, в противоположность этому, очень снисходительно относился к Македонянину, в котором видел сильную, непосредственную натуру и недюжинные способности. Он важно дал свое благословение Василию, после чего Вардас указал тому место около себя.
