– Запевай! – заорала я, и сорвала голос.
Дед завел речитативом:
Чтобы он не сбился с мысли, я стала шепотом ему подпевать:
Когда в квартиру зашел Мальцев, открыв дверь своим ключом, он застал Сазона, орущего про лебеду, и отдававшего кому-то честь. Я услужливо помогала деду, подпевая шепотом, подстукивая в такт ногой, и прихлопывая рукой по коленке, лишь бы он забыл про свой пистолет и боевые действия. Где-то далеко, почему-то по-собачьи, скулила Танька.
Мальцев так и не понял отчего нам так захорошело. На столе лежали лишь соленые огурчики, и стояли пустые стаканы. Мальцев грустно осмотрел остатки пиршества, взял огурчик, похрустел, и стал нам задумчиво подпевать, по возможности вставляя свое фирменное «бля».
Утро началось не так, как всегда.
– Рота! Подъем? – неуверенно крикнул Сазон из своей комнаты в шесть утра.
– Отбой, бля! Легли поздно, – подал голос поэт.
И мы поспали еще часик.
Попив с дедами кофе, и запихнув уже ничему не сопротивляющуюся Таньку в машину, я первым делом понеслась к газетному киоску и купила вечерний выпуск «Южного Вестника». Статьи в номере не было. Я так рассвирепела, что порвала газету в мелкие клочья. Танька тут же начала жевать единственную в городе не желтую газету. Поехать в редакцию с козой я не рискнула, поэтому сначала отвезла Таньку домой.
Баба Муза вышла с хворостиной мне навстречу.
– Таньку сперли! – грустно пожаловалась она.
– Я же оставила записку, что мы поехала лечиться от блох!
Я открыла машину и оттуда пулей вылетела белая, чистая Танька.
– Ой! – запричитала Муза. – Нашлась кормилица! Я же бумажки не читаю, я только картинки смотрю. Вчерась тебя на газете видела. Обнаженную. Худая ты, как моя доска стиральная. Давай, я тебя молоком отпою!
Пока она суетилась, я умчалась в редакцию.
В редакции никого не было. Я прошла по пустому коридору к кабинету редактора, и ногой открыла дверь.
На этот раз галстук у Гарика был безумно красный. Гарик почему-то спал, неудобно свесив голову на грудь.
– Какого черта? – накинулась я на него. – Где моя статья?
Я осеклась, потому что заметила, что галстук не только красный, но и мокрый. До меня дошло, что вопросы в этом кабинете задавать некому – редактор мертв. Чтобы убедиться в этом, я двумя пальцами взяла его за запястье и попыталась отыскать пульс. Пульса не было. Пуля пробила его грудь, повредив очередной экзотический галстук. Убили его недавно: Гарик был еще теплый, и кровь струей била через черное отверстие. Я огляделась. В кабинете был полый порядок, ничто не сдвинуто с места. Его «девочки» по-прежнему заполняли собой все свободное пространство. Значит, его убил не страстный коллекционер.
Вспомнив, что таскаю с собой два пистолета, я решила быстрее уносить ноги. Но перед тем, как выскочить из кабинета, я быстро просмотрела все на его столе – дискеты с моим материалом нигде не было. Прикрыв дверь, я быстро пошла по коридору.
Как назло, из туалета вынырнул сотрудник, на ходу застегивающий ширинку.
– Шеф у себя? – налетела я на него с дежурным вопросом, как будто только собираясь зайти к редактору.
– А ... его знает, – кратко ответил сотрудник и попросил сигарету.
По лестнице вниз я старалась не бежать.
Отъехав от редакции за пару кварталов, я закурила в машине. Похоже, охота началась. И первой ее жертвой стал Гарик – редактор единственной в городе не желтой газеты, у которой скоро подписка, и которая, наконец, заполучила материал о красотке Грач.
Моя статья не вышла, значит, Гарик или побоялся ее поставить, но тогда был бы жив и здоров, или – попытался поправить свое материальное положение, но не учел правил игры и получил пулю в галстук.
На душе у меня было паршиво. Я твердила себе: « Я не виновата». Отыскав поблизости телефон- автомат, я набрала «02» и сообщила, что в «Южном вестнике» на рабочем месте застрелен редактор. Там заорали: «Кто говорит?», но я бросила трубку. Пусть органы поработают.
Когда-то, очень давно, на спор, я съела целый стручок перца «чили». Спорила я с пацанами из нашего двора на целых двадцать пять рублей. Уж где они тогда раздобыли дефицитный стручок – не знаю. Но они окружили меня плотным кольцом и терпеливо ждали, когда я сдамся в борьбе с огнедышащим драконом.
Пацаны проиграли. Я жевала пламя, слезы лились из глаз, но я улыбалась. В какой-то момент я поняла, что ощущения такой остроты мне даже нравятся. Конечно, это чересчур – и дыхание перехватило, и уши горят, и глаза из орбит, но главное – не сладко. Не приторно сладко. А перец я проглочу.
С видом победителя я собрала с грязных ладошек причитающийся мне четвертак, ухмыльнулась обожженным ртом, и сказала:
– Слабаки! Жрите мороженное.
Когда бабка узнала, что я натворила, она первый раз в жизни меня выпорола.
– Ты же девица! – кричала она. – У тебя одно здоровье! Тебе детей рожать! А ты на потеху шпане портишь себе желудок!
– Я что, желудком детей рожать буду?
Бабка, не найдя что ответить, отбросила ремень в сторону.
Желудок у меня остался в полном порядке, а заодно раз и навсегда прошел застарелый насморк с которым бабка не могла справиться никакими ингаляциями.
Когда я встретила Бизю, ко мне вернулось знакомое ощущение «чересчур». И уши горят, и глаза из орбит, и дыхание сперло. Но главное – не сладко.
«Зачем я ввязалась в эту историю?» – впервые задала я себе вопрос, сидя скрючившись в тесном салоне «горбатого». Ответ был один – не для того, чтобы получить свой четвертак.
Зазвучала пятая симфония Бетховена. От неожиданности я дернулась и больно ударилась головой о потолок.
– Есть контакт с подводной лодкой! – заорала я, уверенная, что это звонит Сазон.
В трубке повисло гробовое молчание.
– Есть контакт! – проорала я еще громче, снова охрипнув, как вчера вечером.
– Слышь, пресса, – услышала я знакомый голос Костяна, – у тебя опять обострение? Зря ты это все затеяла.
– Это вы затеяли.
– Не пыхти. Все равно тебе крышка. И быки твои не помогут.
– Какие быки? Это была коза.
Он опять замолчал, о чем-то соображая.
– Гарик – ваша работа? – спросила я тишину.
– Твоя. Нужно лучше договариваться с коллегами. За то, чтобы вернуть нам дискету со статьей и
