— Авдоша, радость моя! — постановщик схватил ее за длинную руку. — Давайте выпьем за нашу Авдошу! Как Жан Габен изрек: любая фильма — сие лишь сценарий, сценарий и токмо сценарий, ничего боле!
— Не согласен, — покачал головой оператор.
— Не согла-а-а-асен! — передразнил его постановщик. — Разливай!
Оператор полез под стол за виски.
— А можно мне водки? — попросил «американец», вытирая лицо мокрым бумажным полотенцем.
— Конечно, — сценаристка налила ему водки.
Остальным оператор налил виски.
Гримерша взяла пустой стаканчик «американца» из-под виски, понюхала, лизнула:
— Зело странный запах.
Постановщик поднял стаканчик:
— Авдоша, за тебя!
Выпили.
Постановщик выдохнул и сразу затянулся папиросой:
— Как ты придумала круто с этим столом, с этим… всем! Гениально!
— У меня от этой нутеллы изжога, — усмехнулся «Иван». — Как они сию гадость едят?
— С жопоебством не пропустят, — шумно выпустил дым оператор.
— Не каркай, мать твою! — вскрикнул постановщик.
— Вася, не надобно об этом думать, — сценаристка тронула оператора за плечо.
— Я не думаю, просто — говорю.
— Пропустят — не пропустят… — постановщик разлил остатки виски, швырнул пустую бутылку под стол. — Я не Федя Лысый, безусловно. Но и я право имею на резкое высказывание. Я право и-ме-ю! Ясно?! И там это знают!
— Знают, знают… — закивали все, разбирая стаканчики.
— А вы, ребята, сегодня превзошли самих себя! — постановщик шлепнул по плечам актеров. — За вас!
Выпили.
— Уф! Чего-то я опьянел, — заулыбался постановщик.
— Ты устал, Егорушка, — обняла его сценаристка. — Ступай в самоход, вздремни.
— Нет, — облизал губы постановщик, поправил очки, задумался. — Вот что. Георгич. Пошли-ка, брат, все-таки глянем.
— Пошли, — развел большими руками оператор.
Постановщик обнял его, и они вышли из палатки.
— Я тоже глянуть хочу, — погасил папиросу Иван, вставая.
— А где ты, брат, там и я. Оп-чики! Оп-чики! Оп-чики корявые! — «американец» ловко и быстро прохлопал себя по коленям.
Они вышли. Вслед за ними вышли и гримерши.
В палатке осталась только сценаристка. Куря папиросу и потягивая виски из стаканчика, она возбужденно прохаживалась в небольшом квадратном пространстве. Остановилась возле холодильника. На нем лежала перевернутая коробка из-под дюралайта. Сценаристка подняла ее. Коробкой был накрыт сахарный Кремль. Он был уже сильно объеден съемочной группой. Сценаристка отломила кресты от Архангельского собора и побросала их в стаканчик с виски. Размешала все круговым движением руки и выпила одним духом.
Выдохнула, вдохнула, приложила узкую ладонь ко рту. Кинула стаканчик на пол, наступила на него туфелькой:
— Токмо победа!
И размашисто вышла из палатки.
Underground
Доехав до станции «Беляево», Ариша выбралась из поезда вместе с толпой приехавших из центра столицы и, небыстро передвигаясь в людском потоке, направилась к выходу из подземки. Пройдя сквозь металлические вертухи, она толкнула плечом прозрачную, исцарапанную дверь с надписью «выход» и оказалась в подземном переходе. Здесь было грязно, сумрачно и многолюдно: валом валили приехавшие после рабочего дня, сидели по углам нищие, толкались с оранжевыми кружками, гремя медяками и подвывая свое «милости, а не жертвы!» погорельцы, надрывно пели бритобородые наутилусы, лотошники торговал горячими калачами и вечерним выпуском живой газеты «Возрождение», двое пьяных оборванцев дрались с ярко одетым и накрашенным китайцем, лохматая бездомная собака лаяла на них. Потолкавшись, Ариша поднялась по заваленным мусором ступеням прочь из вонючего перехода и с удовольствием вдохнула свежий весенний воздух.
Наверху, в Москве было двенадцатое мая, часы над буквой «П» у входа в подземку показывали 18:21.
Ариша поправила платок на голове, одернула свое ситцевое платье, проверила на месте ли в притуле у пояса кошелек, проездная бляха и дальнеговоруха. Убедившись, что все на месте, она облегченно вздохнула и быстро зашагала мимо ларьков и рынка к улице Константина Леонтьева.
В свои девятнадцать лет Ариша была высокой, худощавой девушкой со спокойным, не очень красивым лицом и приветливыми, умными карими глазами.
Протолкнувшись через очереди возле четырех стандартных продуктовых ларьков, она обошла большую группу узбеков, сидящих на корточках с кусками арматуры в руках возле четырех огромных контейнеров с живым изображением дракона, глотающего солнце и иероглифами «чуанвэй»,[17] обогнула харчевню и вышла к пятиэтажному, недавно сожженному зданию торгового товарищества «Буслай». На черном от копоти здании висел стандартный знак опричников: собачья голова и метла в красном круге.
Ариша обошла здание, пахнущее гарью, топча полусапожками головешки и кусочки битого стекла, заметила впереди улицу Леонтьева с семиэтажными блочными домами, направилась к ним. Во дворе дома № 3 сидел на лавочке и курил седобородый точильщик. Рядом на треноге стояло точило. Ариша подошла к точильщику:
— Дедушка, вы ножницы маленькие поточить сможете?
— Все точу, красавица.
Ариша достала из кошелька маленькие ножницы для ногтей, протянула старику. Тот повертел ножницы в заскорузлых пальцах:
— Восемь копеек.
— Согласна, — кивнула Ариша.
Точильщик закрепил ножницы в точило, включил. Вспыхнули красным лазерные лучики, с шипением прошлись по лезвиям ножниц. Ариша вытряхнула из кошелька на ладонь медяки, выбрала пятак и три копейки, протянула старику:
— Благодарствуйте, дедушка.
— Спаси Христос, дочка.
Старик принял медяки, вернул Арише нагревшиеся ножницы. Убирая их в кошелек, а кошелек в притулу, Ариша услышала:
— Здоров, дедуля.
— Здоров, молодец.
Рядом стоял парень, по виду из ремесленных.
— Невеста озадачила: ножни маленькие поточить послала. Наточишь?
— А то!
— Что возьмешь?
