утром даже добрейшая бабка Межабеле могла бы нечаянно вогнать меня в истерику.
И тут я вспомнила бабкино бормотанье над глиняной кружкой. Черт знает что – но ведь с этого непонятного колдовства вся карусель и закрутилась. Я выпила отвар и не успела кружку поставить на стол, как явилась Кузина со своим безумным купальником. И я согласилась на авантюру. Не могла не согласиться – за четверть часа до того я жаловалась бабке на смертную тоску и просила из ряда вон выходящих событий. Вот они и начались…
Пока эти события разворачивались крайне интересно. Даже Званцев, вразвалку топающий рядом со мной, уже не вызывал ассоциаций с индюком. Мне даже понравилось, что он по собственной инициативе стережет рукопись алхимика. Но уж больно увесисто рассуждал этот товарищ Званцев. Не было в нем той стремительности мысли, той изящной способности схватывать на лету, которую я так ценила в мужчинах. Я невольно сравнила его со старым охотничьим псом, который потерял скорость и быстроту реакции, но уж если догонит и вцепится – то мертвой хваткой.
Званцев, похоже, именно такой хваткой и вцепился в рукопись. Да, на элегантную гончую он меньше всего походил – походка развалистая, ногами песок загребает, голова набычена… Сколько же ему лет?
Мы шли вдоль опушки, и Званцев рассказывал что-то интересное про книжных коллекционеров, когда я расслышала в темноте мужские голоса.
– Стоп! – сказала я, – Слышите? А вдруг это они?
– Кто? Моряки?
– Ага. Дядя их всю ночь кормить яичницей не станет.
Званцев прислушался.
– Они говорят по-латышски, – сообщил он.
– Ну и что? Вот если бы они говорили по-турецки, я бы удивилась. Здесь же все-таки Латвия.
– И вы с ними тоже по-латышски говорили?
– Не по-японски же!
– Вы настолько хорошо знаете язык?
– Я билингв, – употребила я научное словечко, которого Званцев заведомо не знал. К чести своей, он не притворился эрудитом.
– Простите, кто?
– Би-лингв. Человек, одинаково хорошо владеющий двумя языками.
– Значит, вы можете перевести, о чем они говорят?
– Могу, – удивилась я. – Только надо подпустить их поближе.
Стараясь не шуметь, мы забрались в молодой ельник. Со всех сторон торчали упругие и колючие лапы. Мы нашли пятачок, где можно было стоять рядом, не чувствуя колючек, но настолько близко, что это мне совсем не понравилось. Я могла, не ощущая своего поролонового пуза, прижаться нечаянно им к Званцеву, пузо бы сплющилось, а такую медицинскую аномалию заметит даже Званцев.
Голоса приближались. Первым я узнала и смогла разобрать баритон маленького брюнета.
– Его жена знает, что он должен мне эту тысячу, – говорил брюнет по-латышски, – и сама сказала, что деньги я получу, когда он вернется из рейса. Если, конечно, они возьмут план. В прошлый раз взяли полтора. В общем, я за свою тысячу не беспокоюсь. Так она целее будет. Я получу ее в ноябре. Велта уже дала телеграмму в Лиепаю, так что у нас тут полный порядок.
Я торопливо переводила Званцеву всю эту бесполезную информацию.
– Благодетель! – сказал брюнету вылитый Боярский. – Что до ноября собираешься делать?
– Банки грабить!
По мне мурашки пробежали. По Званцеву, кажется, тоже. Юмор, однако, у этих морячков…
– А мы точно к музею выйдем? – спросил лысый.
– Точно. Я по этой дороге с закрытыми глазами пройду, – пообещал Виестур. Я синхронно переводила.
– Между прочим, нам может не хватить бензина, – заметил лысый.
– О чем же ты раньше думал? – возмутился вылитый Боярский. – Что же нам теперь – галоши ждать?
– Недолго, кстати, и осталось, – вставил брюнет.
– Ну вот ты и жди, – отрубил вылитый Боярский.
А что ему на это ответили, я уже не расслышала.
Четверка удалилась.
Я высунулась из ельника и увидела, как они идут по дороге, топча край ржаного поля: в середине вылитый Боярский и лысый, а Виестур и маленький брюнет – по краям.
Дойдя до развилки, они остановились и стали совещаться, но подкрасться к ним было невозможно.
– Хотел бы я знать, что они затеяли, – мрачно сказал Званцев. – Прямо хоть ползи к ним по- пластунски.
– Мне тоже прикажете ползти? – осведомилась я, – Вот к чему ведет незнание языка. Не полагается ли вам по штату личный переводчик? Если оклад приличный, я согласна. У вас молоко за вредность не дают? А дополнительные дни к отпуску?
Званцев опустил голову и молчал.
– Вы сколько лет-то в Риге живете?
– Да лет пять будет.
– И не освоили языка? Это что же – бог талантом обделил или просто лень было?
Ответа я не дождалась.
– Значит, лень. Между прочим, это элементарная вежливость – приехав в республику, постараться освоить язык. Грамматические ошибки вам, как гостю, на первых порах уж как-нибудь простили бы.
– По-вашему, я здесь в гостях? – вдруг возмутился Званцев, – Старая песня, еще сороковых годов! Можно подумать, что ваша Латвия – отдельное государство. Историю вы вспомнили!
– Стало быть, вы здесь дома?
– Да.
– И в собственном доме вам нужен переводчик? Мило. Вы, наверное, пять лет на чемоданах просидели – ждали, что еще куда-нибудь отправитесь, и решили не тратить времени на язык. Вот только попробуйте сказать, что вы ехали сюда с намерением навеки поселиться!
– И что тогда будет?
– А ничего. Ни слова больше не переведу. Не обязана.
Четверка все еще судачила на развилке.
– Хотел бы я знать, зачем им среди ночи понадобился бензин, – тихо сказал Званцев.
– Для моторки, наверно.
– Или для автомашины.
– Это же остров! Как отсюда выбраться на автомашине?
Званцев оторопело на меня уставился.
– Элементарно! По плотине!
– По какой еще плотине?
– Вам не показалось странным, что на острове так много автомашин?
– Показалось. Но я думала…
Мне пришла в голову мысль насчет парома, и сразу же стало стыдно за свое невежество. На Даугаве, кажется, никогда паромов и не было.
– Сюда можно попасть по плотине Рижской ГЭС, там целая дорога, только очень неудобная. Если с острова по ней идти, как раз возле Саласпилса и выйдешь на твердую землю. В этом отношении трамвайчик удобнее. Пять минут – и ты в Кенгарагсе.
– А удобнее всего – моторка… – мечтательно сказала я. – Пятнадцать минут – и ты в Риге. Полчаса – и в Болдерае. Час – и где-нибудь в Юрмале…
– Это точно. Особенно ночью, когда ничего не мешает. Двадцать минут – и ты в районе порта…
Я поняла его мысль. Если похититель зажигалки собирался сегодня утащить из музея рукопись алхимика – действительно, ему удобнее всего увезти ее на моторке.
Четверка, окончив совещание, разделилась. Виестур с лысым пошли к музею, а вылитый Боярский и
