– Я очень вас прошу!
– Что именно вы собираетесь делать?
– Этого я вам объяснить не могу.
– Очередное вранье! – догадался Званцев.
– А что в этом удивительного? Когда человек не может сказать правду, он врет. Вы же соврали на пароходике насчет невесты! И никто вас за язык не тянул.
– Мое вранье – это мое личное дело! – возмутился Званцев. – А ваше вранье – это уже уголовное дело. Вы хоть представляете себе, что такое ответственность за ложные показания?
– Между прочим, – ядовито напомнила я, – я добровольно явилась к вам с показаниями насчет зажигалки. И не в кабинет, между прочим, а всю окрестную крапиву излазила, пока вас нашла. Так что насчет ответственности у меня все в порядке. И я делаю все, чтобы вам помочь!
Званцев засопел, но сдержался.
– Выдрать бы вас солдатским ремнем с пряжкой, – тоскливо сказал он. – Вот дураки французы призывают – «шерше ля фам». Нашел «ля фам» – на свою голову! Знали бы они, что может такая «ля фам» натворить в качестве свидетеля! Черта лысого бы они так говорили…
Мне в голову пришла еще одна мудрая мысль. Видно, ночь выдалась такая урожайная. Я подумала, что, в конце концов, я за всю свою оставшуюся жизнь больше со Званцевым не встречусь. Разве что приду к нему в кабинет подписать протокол показаний. Так пусть уж послушает исповедь несчастной женщины. Ему это будет только полезно.
– Ладно. – приступила я. – Вот вам правда. Я выбросила зажигалку в окно нарочно.
Званцев посмотрел на меня с великим подозрением.
– И зачем вы это сделали?
– В личной жизни недоразумение вышло. Я не только зажигалку выбросила, – предвкушая реакцию, ответила я.
– А что еще?
– Носки… Жилет вязаный… Газету… Галстук…
– Мужа, случайно, не выбросили?
– Хотела! Да никакой он мне не муж. Еще немного – я бы и его в окно выбросила.
– По-моему, вы опять что-то загибаете, – сказал, переварив информацию, Званцев. – В два часа ночи вещи в окно швырять? Бред какой-то. Так не бывает.
– Еще как бывает! Посмотрите на меня внимательно и скажите – разве я не могу вдруг взять и выбросить в окно жилет?
– Да, это вы, пожалуй, можете! И какая причина этому швырянью вещей? С вас, конечно, станется и просто открыть окошко и разбросать свое имущество – дай, мол, развлекусь, побалуюсь! Но ведь был же какой-то повод?
– Был, разумеется. А имущество – не мое. Я галстуков не ношу.
– И вы хотите сказать, что выбрасывание галстука в окно может навести на след убийцы? Что же, он и галстук подобрал? Может, он и по острову ходит в этом галстуке? Хорошо живется преступникам – ходи ночью по дворам и поглядывай, из какого окна что вылетит!
– Вы мне не верите?
– С какой стати я должен верить еще и в этот бред? – Званцев не на шутку начинал злиться. – У вас сегодня какое-то завиральное настроение. Шли бы вы лучше домой. Сейчас возле музея черт знает что может произойти. Будете только в ногах путаться.
– Ну, раз так! И оставайтесь! – воскликнула я. – И торчите там в крапиве! Если вы мне не верите! Я в понедельник приду к вам на работу и напишу показания! Только не вам, а кому-нибудь другому! И пусть вам нагорит за халатное отношение к свидетелям!
Я круто повернулась и пошла к дядиной усадьбе.
Шагов Званцева за спиной я не слышала, наверно, стоял и переваривал мои вопли. Индюк несчастный!
Так я шла быстрым шагом к усадьбе и костерила на все лады Званцева. И дошла бы благополучно, и провалялась бы в постели до утра, не в силах заснуть, но дернул меня черт принять совершенно излишнюю предосторожность.
Я собиралась влезть в окно. Можно было подойти к самому дому, обойти его вдоль забора и подобраться к стене, выходящей на реку. Так нет же – я затеяла спуститься к реке и уж оттуда подниматься к окну. Хотя на кого бы я напоролась возле ворот? Разве что собака гавкнула бы спросонья. Ну, так с собакой я уже подружилась.
В общем, недалеко от Борисовых хором я сползла к реке, а на мостках обнаружила маленького брюнета и вылитого Боярского, Они там что-то делали с моторной лодкой.
Я повисла на кусте, за который держалась на спуске, и затаила дыхание.
– Ты и сам понимаешь, что к незнакомому человеку он близко не подойдет. А кого из всех нас он знает? – говорил брюнет. – В том-то и дело. Особенно теперь, после всех чудес в решете.
– Не нравится мне такое дело, – заметил вылитый Боярский. – Чем больше думаю, тем меньше оно мне нравится.
– Тебе осталось думать только час, – успокоил его брюнет.
– Хочешь сказать, что уже поздно?
– Да не дергайся ты. Если только парни все подготовили правильно, будет о'кей! Мы подготовим моторку, а дальше все по плану. Пока там старухи будут кудахтать, лодочка пойдет, сверкая, сотню миль за ночь пройдет, тысячу за ночь пройдет!
Последние слова он пропел довольно приятным голосом.
Вылитый Боярский ничего не ответил.
– Перестань тосковать! – одернул его брюнет. – Все рассчитано. Мы не такие парни, чтобы зря хныкать.
– В марте же не хныкали, – буркнул вылитый Боярский.
– Ну вот, вспомнил! Думаешь, я этого в голове не держу? Дурак… Тот, кто в марте все дело взял на себя, тот первым и пойдет. Разве мы сразу же не так решили? Так что же ты теперь расхныкался?
– Пошел бы ты – на дом дальше!
– Уйя, уйя, паренек. Не обижай дяденьку.
Неизвестно, что бы я еще услышала, если бы песок под ногами не поехал. Маленький брюнет и вылитый Боярский резко повернулись – и мне не оставалось ничего другого, как со смехом вывалиться из кустов.
– Добрый вечер! – сказала я. – А я слышу – голоса, решила посмотреть – может, кто-нибудь знакомый рыбачить собрался, А это вы оказались.
– Какая приятная встреча! – воскликнул маленький брюнет. – А ведь мы вас вспоминали. Думали между собой – такая красавица, а не замужем. Наверно, в женском коллективе работаете?
– В женском, – соврала я.
– Ну, это и лучше, – ответил брюнет, – когда замуж выйдете, мужу будет спокойнее.
– За кого это я выйду замуж? Уж не вас ли? – С брюнетом, как я поняла, нужно было шутить попроще и дурачиться в стиле Кузины.
– Можно и за меня. Я такой красивой девушке ни в чем не откажу.
– Приданое у меня скоро появится, – намекнула я.
– Ничего, прокормим! Мишка, пойдешь посаженным отцом? – И заговорщицки шепотком брюнет сообщил мне: – Это у нас Мишка. Вы думаете, Боярский сейчас в Ленинграде или в Москве? У них там фальшивый Боярский, а у нас – настоящий. Мишкой зовем – и откликается!
– Значит, договорились, – объявила я, – Мишка будет посаженным, моя сестричка посаженной – Мишка ведь не женат?
– Не женат, – проворчал вылитый Боярский, и тут я впервые встретила его взгляд.
Во взгляде была ни с чем не сравнимая тоска.
И мое слабое женское сердце не выдержало – замерло.
Я очень кстати вспомнила, что вылитый Боярский – единственный, кому не могла принадлежать зажигалка. Он же сидел рядом с дядей.
