самой Люс, талию. И темные кудри почти ложились на плечи…
В правой руке он держал какую-то птицу – как оказалось, проверил расставленные лесничим силки.
Стрелок смотрел на Люс с улыбкой – похоже, догадывался, что она вернется.
И тут Свирель запела.
Очевидно, она не забиралась в музыку глубже восемнадцатого века, и потому выбрала самое на ее взгляд, старинное – итальянскую ариэтту то ли Чимарозы, то ли кого-то из его современников. Ариэтта была довольно легкомысленная, но вполне пригодная, чтобы выразить переполнявшую певицу радость. Разумеется, никто, и Люс в том числе, не понял ни слова, Но все видели, как Свирель, пуская трели и рулады, глядит на Черного Джека, и какими взглядами отвечает ей Джек, лаская притом ее руку и как бы невзначай трогая колено.
Люс, слушая божественное пение, думала, естественно, о блохах. Судя по всему, Свирель их не интересовала. А вот сама Люс уже согнала с себя несколько диверсанток. Может быть, здешних блох можно было одолеть только вокалом?
Когда Свирель завершила свою ариэтту, «зеленые плащи» завопили от восторга. Такого они еще не слыхивали. Люс поразило только одно – они не пытались вторить Свирели своим воинственным кличем «Хэй, хэй!» Очевидно, в молодцах Шервудского леса проснулся музыкальный вкус.
И тут Люс услышала звонкий голосок юного лорда.
– Если прекрасная дама позволит и если эти добрые стрелки не возражают, я тоже хотел бы спеть, – сказал юноша. – Надеюсь, что дама сможет оценить изысканность и куртуазность моей канцоны!
Люс быстренько перевела Свирели это предложение. Та крайне заинтересовалась – доподлинная канцона двенадцатого века! В натуральном исполнении! Ради одного этого стоило сюда забираться!
Люс не стала ей напоминать, во сколько влетело институту их путешествие. Пожалуй, канцона и впрямь оказалась бы на вес золота.
Стрелки перешепнулись – никто не знал, что такое «куртуазность».
Мальчик обещал спеть, но это не было песней. Он как бы декламировал нараспев правильные строфы довольно сложного размера, и даже оснащенные рифмами. Строфы, к великому изумлению Люс, оказались на латыни. Действительно, только очень образованная дама могла оценить эти вирши по достоинству.
Стрелкам заунывная и непонятная декламация показалась скучной. Латыни им хватало и в быту – все они посещали церковь, а до Реформации, прекратившей в Англии богослужения на латыни, оставалось еще четыре века, или около того.
Когда певец убедился, что ватага почти не обращает на него внимания, он откровенно уставился в глаза Люс. Песня набрала мощь! В ней появилась внезапная страстность на грани отчаяния. И Люс узнала одно из немногих латинских слов, застрявших в памяти с институтских времен. Слово это было – «Amor», что означало в стихах двенадцатого века то божество любви, а то и само это чувство.
Юный лорд беззастенчиво признавался ей в любви при всем честном народе! Он знал, что лишь она поймет канцону. Неизвестно, откуда, но – знал.
Люс вспомнила, как он глядел той ночью на ее полуобнаженную грудь, и все поняла.
Мальчик действительно был премиленький, его темные глаза, нежные и настойчивые, пленили бы любую женщину на земле, но только не Люс, захваченную погоней! Встань на ее пути сам античный красавец Антиной, или Аполлон Бельведерский, или Геракл Фарнезский, или любое другое олицетворение мужской красоты и сексапильности, она бы смахнула их в придорожную канаву одним мановением крошечной ручки, затянутой в черную кожаную фехтовальную перчатку!
– Прелестная песня, добрый сэр, – вспомнив, как обращался к юноше Робин-Томас, сказала она. – Только трудно было что-то понять. Я не думал, что кто-то в нашей глуши сочиняет латинские песни. Да еще такими размерами и строфами.
– Эту сочинил я сам, – признался юноша. – Прошлой ночью. Я свободно говорю по-латыни, а сочинять латинские вирши меня выучили брат Трофимий и брат Иннокентий. Брат Иннокентий в молодости прошел через всю Турень, и Бретань, и Нормандию вместе с гольярдами. Он и в Парижском университете учился!
– Но эти добрые стрелки, скажем, не понимают даже и той латыни, что содержится в «Отче наш», – сказала Люс. – Моя сестрица тоже не столь высокообразованна.
– Я могу сочинять и на простом наречии, если нужно, чтобы поняли все, – ответил юноша. – Но той ночью мне показалось, что для моих мыслей подходит только божественная латынь…
Обратив внимание, что к их разговору прислушивается вожак стрелков, юноша почтительно добавил:
– … добрый сэр!
Люс возблагодарила Бога, что юноша предпочел латынь. Неизвестно, какие образы роились в его голове той ночью, и что из них угодило в канцону!
– Однако я предпочитаю простые песни, – усмехнулась она и продолжала не столько для юного лорда, сколько для красавца-стрелка: – У меня простое сердце, я люблю вот этих ребят из нашей ватаги, которые горой стоят за своих, вот это жаркое, вот этот эль. А всякие выкрутасы господ рыцарей от меня так же далеки, как и сами рыцари.
– Странно. А я понял, что вы с сестрицей не простого рода, – возразил пленник.
И тут Люс вспомнила про Свирель!
Так прекрасна, невзирая на почти классическую латынь, так исполнена страсти была песня странника, что Люс совершенно забыла о своих обязанностях «сопровождающего лица». А ошалевшая от избытка мужского внимания девственница может много чего натворить. И Люс забеспокоилась – куда подевались эти сто килограммов цветущей плоти? И, кстати, у костра не видно Джека…
Парочка сложилась еще та – всемирно известная певица, лауреат десятка международных конкурсов, равно любимая на Земле, на орбитальных комплексах и в Дальнем Космосе, – и неумытый разбойник из Шервудского леса! Да еще языковой барьер…
Вспомнив еще и про барьер, Люс забеспокоилась. Сама она не могла бы вступить в близкие отношения с человеком, с которым не могла бы предварительно хоть часика три побеседовать. А Свирель должна была еще и объяснить Джеку кое-что важное – сама же Люс ее этому и научила!
Оставалось одно – бежать разыскивать Свирель.
– А кстати, где моя сестрица? – как можно безмятежнее спросила Люс. – Вы не заметили, добрый сэр, куда она подевалась?
– Как это – куда? – удивился юноша. – Этот… Черный Джек, что ли? Так вот, с ним она и ушла, вон туда.
– Благодарю, добрый сэр! – и Люс решительно вскочила на ноги.
– Мне сдается, они там обойдутся без посторонних, – с некоторым презрением заметил юноша.
– Что за тон, добрый сэр! – одернула его Люс.
– Каким тоном мне еще говорить про людей, которые бросаются друг другу в объятия, повинуясь низменному позыву? – высокомерно полюбопытствовал юноша. – Когда говорит лишь плоть, а душа молчит, это иного тона не заслуживает.
«Импотент» – первым делом подумала Люс.
И тут же поняла, что пленник в чем-то прав. Действительно, заговор тринадцати бабуль предполагал все, что угодно, кроме души.
Но обсуждать эту проблему с мальчишкой, хоть бы и прехорошеньким, хоть бы и рыцарского рода, хоть бы и поэтом, Люс совершенно не желала. Поэтому она высокомерно, не хуже приличной леди, пожала плечами и удалилась.
Стрелки выбрали для лагеря невысокий холм. Один из его склонов был довольно пологим, там и развели костер. С одной стороны поросший деревцами и всякими колючками холм защищал от ветра, а с трех других сторон опять же были трудно проходимые заросли. Безнаказанно напасть на стрелков можно было разве что сверху, но там-то и поставили часовых.
Как выяснилось, хозяйственный Джек успел оборудовать себе немногим выше костра настоящую берлогу. Он подкопал наполовину вывороченное бурей дерево, так что под торчащими вверх корнями образовалось небольшое лежбище. А если накинуть на корни зеленый плащ, так и вовсе получался целый будуар.
