укреплениям, перед Мачем открылось удивительное зрелище.
Он и в страшном сне такого не вообразил бы.
Целый лес обгорелых и закопченных печных труб увидел парень, настоящий лес – так близко, просто впритык, стояли они.
Мач даже не сразу догадался, что это за сооружения такие.
Кроме того, он привык жить вольно, чтобы от одного крестьянского двора до другого не докричаться. И даже не предполагал, что кто-то может ставить дома так тесно.
Чтобы попасть в город, нужно было пройти через пепелище. И было оно, к немалому удивлению парня, почти безлюдно.
Он видел в своей короткой жизни пожары и знал – обычно погорельцы долго еще копаются в золе, отыскивая все, что случайно могло уцелеть. Тут же мало кто не ковырялся…
– Добрый день, дедушка! – обратился он к совсем трухлявому старичку, шевелившему палкой головешки. – Что тут у вас такое стряслось?
– Чтоб этого Эссена черти в пекле на горячих кирпичах плясать заставили, как он нас заставил! – хмуро отвечал старичок. – Главный рижский господин велел предместья поджечь! Чтобы врагу не достались!
– Он что же, велел город поджечь? – не понял Мач.
– Предместья, паренек. В городе за стенами большие господа живут, а в предместьях – мы, голытьба, что в Митавском предместье, что в Петербургском, что в Московском!
– Какая ж ты голытьба, дедушка? Вон как хорошо одет… – Мач по молодости полагал, что господские туфли и кафтан из покупного суконца означают богатую жизнь, а того ему на ум не пришло, что в городе все в покупном ходят, домашнего не ткут.
– Когда еще теперь мы хорошо оденемся… – вздохнул собеседник. – Все пропало! Как мы на стенах, паренек, стояли, как на пожар смотрели – врагу этого, паренек, не пожелаю… Вот тут мы жили, и тут, и тут…
– Родственники, дедушка?
– Больше – ремесленные братья! Вместе с моим сынком – шестьдесят присяжных братьев! Вязальщики пеньки мы, паренек. Тут и жили… Тут все наше и погибло… Мы – латышское братство, паренек… Нам тут жить полагалось… Мы сами на стены с пушкарями встали, когда нападения ждали… А не было нападения, паренек! Зря этот Эссен велел предместья жечь… Зря домишки сгорели, паренек… И люди ушли… Много народу из Риги ушло… А я вот остался…
Старик горестно качал седой головой, а под конец и вовсе отвернулся от Мача, вороша палкой пепелище и бормоча проклятия Эссену.
Мач уж не стал спрашивать его, как отыскать городскую почту.
Что такое почта – растолковал Бауман. Очень уж Сергею Петровичу хотелось, чтобы Мач заглянул – нет ли письмеца от Наташеньки. Поскольку он не знал, где его новый полк окажется в военной суматохе, то и условились с невестой писать на рижскую почту до востребования.
Пройдя по щиколотку в золе бывшее Московское предместье, Мач увидел крепость. По высоким валам расхаживали вооруженные люди, но простой народ впускали и выпускали беспрепятственно.
Почта еще со шведских времен стояла на углу Конюшенной и Малой Конюшенной, где Альбертова площадь. При ней имелась и конюшня. Мач нерешительно вошел в помещение, которое поразило его неухоженностью.
На широких полках вдоль стен громоздились мешки, свертки, кучи серых и белых конвертов. Хозяин этого заведения даже не обратил внимания на посетителя – так был занят беседой с двумя господами. Но не за письмами они пришли, как понял Мач, а по какому-то совсем другому делу. И втолковывали они хозяину что-то, постороннему человеку непонятное, а он соглашался, всем своим видом показывая, что готов исполнять!
Ясно было одно – хозяина призывают к какой-то неслыханной бдительности и осторожности. Мельтешили слова «курьер», «агент», «корреспонденция» и «перлюстрация», сами по себе весьма красивые слова, но поди пойми, что они означают!
Мач, видя, что беседа затянулась, засмущался и хотел было выйти. Тут его и заметили. Но заговорил с ним вовсе не толстяк почтмейстер.
– А вот и посетитель! Кто таков? – строго спросил неестественно кудрявый вороной масти молодой господин в длиннейшем синем рединготе, по уши укрученный в шейный платок, отчего он мог ходить не иначе как сильно задрав нос.
Мач растерялся и уставился в пол.
Ему доводилось беседовать с господами, но это были свои, привычные господа. Тому же барону фон Нейзильберу он неоднократно отвечал на высокомерные вопросы и не очень при сем стеснялся. А уж старосте он и возразить мог, невзирая на юный возраст.
Но этот суровый господин задал вопрос, ответить на который было мудрено. В самом деле, кто таков Мач? Крепостной крестьянин курляндского барона. А если так – что он делает в Риге? Как он сюда попал?
– Тебе чего нужно? – неприветливо поинтересовался почтмейстер. – Куда грязную корзину ставишь?!. Тут тебе не рынок!
Этот окрик разговорчивости парню не прибавил.
– Ответишь ты когда-нибудь? – возмутился господин в рединготе.
– Уймись, Александр, – негромко сказал другой господин, малость постарше, в коричневом фраке, желтых панталонах и таких же, как у Александра, коротких сапожках. – Ты ведь знаешь этот народ. Если испугать – толку не добьешься. А ты, паренек, не бойся и скажи, кто и зачем прислал тебя на почту. Ты ведь не для себя письмо получаешь, а для своего хозяина, так?
Господин в желтых панталонах, соорудив такую же зубастую, как у Сергея Петровича, улыбку, уставился на Мача внимательными глазами не-разбери-поймешь какого цвета.
Лицо у него было попроще, чем у высокомерного Александра, и нос картошкой, и бровей негусто, и рыжеватые волосы начали отступать со лба. Но все же он был на вид приятнее молодого красавчика.
Мач кивнул ему – именно ему, а не зазнайке.
– Вот и прекрасно! – обрадовался тот. – Я же говорил тебе, Александр, что с поселянами нужно обходиться ласково! Вот сейчас этот паренек нам скажет, как зовут его хозяина, мы убедимся, что выдано нужное письмо, и отпустим паренька восвояси. Ну, малый, на чье имя тут должно лежать письмо?
– На имя господина поручика Орловского, – видя, что не отвязаться, отвечал Мачатынь.
– Орловского? Сергея? – вдруг воскликнул Александр. – Ну, Васенька!..
– Ох, малый, и порадовал же ты нас! – торопливо и весело обратился к Мачу тот, кого так по-свойски, невзирая на возраст, назвали Васенькой. – Мы ведь не знали, какому святому свечки за Орловского ставить! Жив он? Здоров? Где обретается? Мы его тут ждем не дождемся! Думали, он в плен проклятым пруссакам попался! Так где же он? Неужто наконец прибыл?..
Мач молча помотал головой. Сергей Петрович ничего не говорил о том, что в Риге его ждут столь преданные и восторженные друзья.
– Да что же ты молчишь, чертяка? – уж совсем дружески адресовался Васенька к Мачу. – Язык на радостях проглотил? Почтмейстер! Ну-ка, найди нам, голубчик, немедленно послание поручику Орловскому! Ищи, ищи! Тут у тебя черт ногу сломит…
Мач обрадовался – он вовеки не приказал бы так небрежно чиновнику отыскать письмо. Да и чиновник не проявил бы такой шустрой сноровки в поисках.
– Ого! А ведь послание-то от прелестницы! – воскликнул Васенька, потому что конвертик почтмейстер отдал, естественно, ему. – Надушено лавандой! Веришь ли, Александр, не было еще дамы или, Боже сохрани, девицы, которая бы на Орловского не загляделась! Прямо напасть какая-то!
– Вот ему сия напасть и вышла боком… – проворчал Александр.
– Уймись! – уже не попросил, а приказал Васенька. – А ты, малый, бери письмо живо и тащи его к Орловскому во весь дух! Да кланяйся поручику от наилепших друзей – Лидина и… и Чарского! Скажи – стоим на квартирах у здешнего мещанина, булочника Штейнфельда, что возле Ратушной площали… Да постой ты!.. Куда понесся? Стой, говорю!
Мач, устремившийся было с письмецом и корзиной прочь, был удержан за рукав.
