Все это было черным по белому напечатано на шестьсот пятьдесят четвертой странице книги Альберта Манфреда «Наполеон Бонапарт».
– Ты что там бормочешь? – спросил Гунар.
– Размышляю, – отвечала я.
За немытым окном электрички тянулся все тот же пейзаж – кустарник вдоль железнодорожного полотна, а за ним – сквозной лес.
Читая, я уже знала, что старый дурак и трус, прусский Вильгельм, приказывал Йорку вовсе не это, но генерал набрался духу и ослушался своего короля. К чему немало приложил руку некий немец Гарлиб Меркель. Был и еще один немец, разделявший его взгляды, по фамилии Бротце, но о Бротце потом, потом, уж без него-то мне никак не обойтись! Я и Меркеля бы впрягла в общую телегу. Да только он в то время сидел в Ревеле…
Если бы национал-идиоты продолжали и дальше действовать в том же духе – то улица Меркеля точно была бы переименована, как улица Ленина и ей подобные! Но они знали о Меркеле только то, что он боролся против крепостного права в Латвии.
А о том, что Латвии при Меркеле, собственно, не было, а были Курляндия – сама по себе, Лифляндия, она же Видземе, – сама по себе, и Польская Инфантия, она же – Латгале, – сама по себе, как-то ненавязчиво забыли. Меркель считал, что включение всех этих трех областей в состав России по крайней мере объединило все территории, населенные латышами, под скипетром одного государства. И дало маленькому народу достаточно десятилетий передышки от войн, чтобы он мог опомниться и начать осознавать себя.
А Йорк фон Вартенбург мог бы договориться с русскими куда раньше!..
Тут вдруг сумка, стоящая на деревянной скамье у моего бедра, подскочила вверх и пропала. Я подняла глаза от страницы – Гунар, уже повесив свой сундук через плечо, хватал мое имущество.
– Остановку провороним!
Нам только этого недоставало. И так мы, положившись на расписание электричек, основательно опаздывали на эту выставку. Никого не предупреждая, железнодорожники взяли да и отменили несколько невыгодных рейсов. Наша железная дорога, из-за таможенных и визовых заморочек почти лишенная транзита, понемногу помирала.
Мы прибыли в прелестный маленький городок, смотреть на который не было никакого времени и никакого настроения. Хватило вокзала, где в ряд стояли женщины с большими сумками и корзинами. Они кинулись по вагонам – предлагать домашние пирожки.
Городок обнищал. Его допекла безработица. Пирожки были для многих семей единственным средством получить наличные деньги. Картошка и огурцы к столу росли на огороде, а латы, чтобы платить за газ и электричество, почему-то нет.
Я проскочила мимо женщин – а Гунар застрял. Он не успел пообедать в Риге, а тут пирожки были вдвое дешевле столичных. Вот он и нахватал целый пакет, а потом жевал их на ходу, через каждые четыре шага по-джентльменски поднося пакет к моему носу, чтобы и я соблазнилась.
– С тобой не соскучишься, – хмуро сказала я Гунару, когда мы вошли в парк. Там уже собралась скромных размеров толпа – выставку под открытым небом, естественно, начали открывать без нас.
Честно говоря, мне вовсе не хотелось писать про эту экспозицию. И Гунару не хотелось ее снимать. В том, что мы опоздали, наверно, было виновато и наше подсознание – оно всеми силами противилось такой нелепой трате времени.
– Ты тут долго собираешься торчать? – спросил Гунар. – Мне еще бежать в музей, репродукции делать. А потом всю ночь проявлять и печатать.
– Ты старый халтурщик, – этот сомнительный комплимент я произнесла довольно ласково, даже похлопала Гунара по плечу. Он улыбнулся.
– Как Лига?
– Последние дни дохаживает.
– Ты женился на сумасшедшей, – вполне убежденно заявила я. – В наше время рожать пятого ребенка может только сумасшедшая.
– Теперь ты видишь, как я ее люблю? – усмехнулся Гунар.
Мы по газону обошли толпу и увидели героев торжества. Трое тощих бородатых юношей с отсутствующим взглядом и девушка, одетая в серые лохмотья, стояли особо – и на них указывала рукой молодая красивая ораторша. За спиной ораторши сгрудилось какое-то местное начальство, явно не понимавшее высокого смысла события.
– …подлинно латышские корни этого искусства!.. – вещала ораторша в микрофон. – Душа народа проявилась!..
То, в чем проявилась народная душа, не напрасно вызвало плохо скрытое недоумение начальства. Большие картоны стояли прямо на газоне, подпертые сзади палками. И мысли они наводили какие-то нехорошие.
– Это нужно снимать? Вот это? – с каким-то хмурым недоверием переспросил меня Гунар.
– Сними художников, – налаживая диктофон, велела я. – Думаю, наши читатели нам за такие штуки спасибо не скажут.
– За эти рожи они нам тоже спасибо не скажут, – буркнул Гунар, взглянув на художников. Были все четверо какие-то серо-прозрачные и, да простит меня добрый Боженька, если клевещу, – какие-то заспанные и неумытые. Особенно отличилась девушка с длинными блекло-серыми волосами. Смотрели они мимо нас, недостойных, куда-то в мировое пространство.
– Ты что делаешь? – шепотом призвала я к порядку Гунара.
– Снимаю, – отвечал он, целясь в картоны.
– Зачем тебе эта мерзость?
Щелк. Щелк. Щелк.
– Сравнить.
– С чем сравнить?
– С альбомом.
Щелк. Щелк.
– Не переводи зря пленку. Редакция тебе эти гениталии оплачивать не будет.
На ближнем ко мне картоне явственно высматривались половые органы – но впечатление они производили крайне отталкивающее. Посмотрев на такое, мужчина еще не скоро пожелает женщину, а женщина – мужчину.
– У меня дома альбом есть, совершенно потрясающий, – сообщил Гунар. – Американский. Творчество сумасшедших. Ну – один к одному!
Я прошла вдоль ряда. Действительно – на картонах процветала патология. И вызывали они у нормального человека брезгливость. Дамы из городской думы, простые толстые тетки, нутром чуяли неладное, но столичная ораторша, первая леди вернисажа, вконец оболванила их высокими идеями.
– Латышская творческая молодежь, наконец-то получив возможность!.. – искусно пропитанный эмоциями металлический голос колотился о барабанные перепонки, как шарикоподшипник. – Вся вековая мечта нашего народа о независимости!.. Национальная идентичность!.. Корни, которые наши художники ищут и находят в латышской ментальности!..
Корни были – о-го-го! Трое молодых людей и девушка удивительно уныло изощрялись на тему гениталий. Цветовая гамма, достойная морга, вызывала в вображении пейзаж ночного кладбища и тень некрофила с большой лопатой.
Дамы из городской думы кивали. Прехорошенькая девушка с цветами наизготовку кивала. Интеллигентные старушки косились на картоны, но тоже кивали – видно, не хотели отставать от современных веяний.
А ораторша все разливалась соловьем!.. А опередившие нас представители конкурирующих изданий, пробившись к ней поближе, совали прямо ей под нос диктофоны. Еще бы – личность популярная, самая молодая и хорошенькая из наших дам-депутатов, с великолепными перспективами! Даже в национальном искусстве знает толк. Образец народной избранницы! Настоящая «дочь народа», которой недостает только бисерного веночка и виллайне с узорной каймой… Стоп! Это уже было однажды!
