вместе с ним взойдешь на престол, и будешь править, и все благословят тебя за то, что ты принесла на остров мир и спокойствие. Что ты скажешь об этом, о Бади-аль-Джемаль?
Я задумалась.
Возможно, у Бедр-ад-Дина действительно был юный сын, которого скрывали от людей. Для низвергнутого предателя такой страх за свое дитя – вещь вполне объяснимая. Но еще возможнее было то, что наследника Бедр-ад-Дина аш-Шаббан придумал только что, сию минуту, и тогда это была ловушка для меня. Оставалось понять, ради чего он заманивает меня в эту ловушку.
– Я впервые слышу о том, что у меня двоюродный брат, о аш-Шаббан, – сказала я. – И хотя царевны часто выходят замуж за своих двоюродных братьев, мне это и в голову не приходило, потому что я ничего не знала о Захр-ад-Дине. Но если ты хочешь, чтобы я согласилась стать его женой, ты должен показать мне его портрет, чтобы я полюбила его по портрету. Неужели не найдется у Бедр-ад-Дина одаренной талантами невольницы, которая вышила бы образ его сына цветным шелком на платке? И когда я увижу его, я решу, выходить ли мне за него замуж. Разве к царским дочерям сватаются иначе? Разве являются без подарков и портрета, о аш-Шаббан?
Этими словами я дала понять аш-Шаббану, что настаиваю на соблюдении порядка сватовства. И он откровенно обрадовался.
– Ради Аллаха, откуда же я знал, что сегодня у нас день сватовства, о царевна?! – воскликнул он. – Бедр-ад-Дин и его сын Захр-ад-Дин даже не могли и мечтать о такой удаче! Но если ты подождешь немного, я соберу подарки, и найду в своих вещах портрет юноши, и пошлю известие о сватовстве Бедр-ад-Дину. Что ты скажешь о том, чтобы получить подарки с портретом и дать ответ на сватовство этим же вечером?
– Если я получу достойные царевны подарки, о аш-Шаббан, и если образ царевича западет мне в сердце…
Аш-Шаббан прямо расцвел от радости и стал еще сквернее и гнуснее видом, чем раньше. Голос его был вкрадчив, и если бы я своими ушами не слышала, как он приказывал бестолковым ифритам найти меня и разодрать на кусочки, я, может быть, и поверила бы ему. Да и трудно было предположить, что он простил мне удар каменной подставкой по затылку, пусть даже тюрбан и смягчил этот удар.
– Как отрадно приходить к соглашению, о царевна, – пропел он. – Воистину, ты наделена неженским умом. Скажи, о царевна, где ты остановилась и в каком хане стоят твои вещи. Мы пошлем невольников, чтобы они все принесли сюда.
– Вещей у меня немного. Как ты знаешь, о аш-Шаббан, за время дороги я все продала, и сделала долги, и плата за меня, которую ты отдал посреднику, предназначена для выкупа из заклада сабли моего брата и для возмещения долгов. Так что посылать за молитвенным ковриком ценой в два дирхема и стоптанными сапогами, право же, не стоит, о аш-Шаббан!
– А талисман, о царевна? – спросил он. – Ты забыла про талисман!
– А разве есть в нем теперь какая-то нужда? – удивилась я. – Ведь мы с тобой пришли к соглашению.
– Я поклялся моему повелителю Бедр-ад-Дину, что уничтожу этот талисман, – сказал аш-Шаббан. – Причем поклялся и Каабой, и бородой пророка, и разводом. Словом, нет мне иного пути, кроме уничтожения талисмана. Ведь неизвестно, какие еще заклятья и пророчества с ним связаны.
Вот это уже было правдой! Уничтожить талисман – такова была изначальная цель аш-Шаббана. Убить Зумруд и уничтожить талисман, чтобы уж ни с какой стороны не ждать бедствий и неприятностей!
Я вспомнила, что именно поэтому он снес голову глупому старому магу аль-Мавасифу.
– Но ведь талисман не будет охранять Зумруд в час родов, – ответила я. – Зачем же его уничтожать?
– Я поклялся Каабой, и талисман должен быть уничтожен, о царевна, – вполне миролюбиво, однако твердо заявил он. – И таково желание твоего дяди и отца твоего жениха, Бедр-ад-Дина.
Я опять задумалась.
И он начал подозревать истину.
– Ты не хочешь пожертвовать пятью камушками ради своего будущего величия? – тихо спросил он.
– Я не вижу в этом смысла, – строптиво отвечала я. – Надо показать этот талисман другим магам, и пусть они откроют нам, на что он еще способен!
– О Бади-аль-Джемаль… – голос старого хитреца стал зловещим. – Если ты не скажешь нам, где талисман, то сегодня же посланец с половинкой запястья найдет Зумруд и заманит ее в ловушку, и она погибнет! А если ты отдашь нам талисман, она останется жива и лишь утратит ребенка. И перед престолом Аллаха вы будете стоять вместе, и она станет взывать о справедливости, и Аллах будет судить вас, о Бади- аль-Джемаль! Ибо ты, и никто другой, станешь причиной ее гибели!
– О шелудивый пес! – снова воскликнула я в величайшем гневе. – Подумал ли ты, кому угрожаешь, о презренный? В день моей свадьбы, когда я выйду замуж за сына моего дяди, он войдет ко мне, и обнимет меня, и захочет сокрушить мою девственность, но я не буду принадлежать ему раньше, чем он даст клятву казнить тебя! Ты угрожаешь мне, о нечестивый, о сын греха, о гиена? Благодари Аллаха, что со мной нет сабли моего брата!
– Это не угроза, а предупреждение, о царевна! – но в голосе аш-Шаббана не было смущения. Он был уверен в своей победе.
– А знаешь ли ты, о аш-Шаббан, во сколько мне обошелся этот талисман? – пытаясь сделать свой голос таким же зловещим, как и у него, спросила я.
– Я знаю его изначальную цену, о царевна, и я готов был заплатить ее, лишь бы завладеть талисманом и уничтожить его.
Я поняла, что торг, наподобие того, что затеял Ильдерим с аль-Мавасифом, тут не получится.
– И ты готов возместить мне все затраты?
– Разумеется, о царевна. Прикажешь ли принести сундуки с сокровищами и редкостями? Или кошельки с деньгами?
– И то и другое – сказала я, еще не зная, как же теперь выпутываться и выкручиваться. Ведь если он каким-то обманом вынудит меня сказать ему установленные законом слова: «Я продала тебе талисман» в присутствии свидетелей, то напрасны все мои странствия, и не сдержаны клятвы, и нет мне прощения и пощады.
Невольники внесли сундуки и раскрыли их.
– И если я продам тебе талисман, то могу взять плату за него, и выйти из твоего дома вместе с твоими невольниками, и пойти в хан, где я живу, за талисманом? – спросила я. – Ведь я спрятала его, и никто не найдет его, кроме меня.
– Разумеется, о царевна! – отвечал аш-Шаббан. – Взгляни, вот тут изделия индийцев, а тут изделия франков. А в этом горшке – драгоценная благовонная смола, такой ты еще не видела. У нас на острове такой нет. Смотри, как ее много! А вот золотые пояса, и худший из них может стать праздничным для дочери повелителя правоверных в день ее свадьбы. Во что ты ценишь эти пять кусков грубого камня? А вот венец, который пригодится тебе в день твоей собственной свадьбы.
Насчет собственной я сильно сомневалась. Ничто не мешало аш-Шаббану, получив талисман, расправиться с невестой несуществующего царевича. Однако опасная игра со старым хитрецом продолжалась.
– Что за обноски предлагаешь ты мне, о аш-Шаббан? – брезгливо спросила я. – Это пояса для невольниц мясников и пекарей! А в таком венце пусть выходят замуж дочери носильщиков и рыбаков с берегов Тигра! Разве нет у тебя сокровищ, достойных царских дочерей, что ты предлагаешь нам побрякушки?
– Я могу приказать невольникам, и они принесут другие вещи, а эти унесут, – предложил аш- Шаббан.
– Нет, о собака! – им я ухватилась за крышку сундука. – Пусть мне покажут все, что у тебя есть, и тогда посмотрим!
Я вознамерилась затеять торг вроде того, которым Ильдерим совсем заморочил и сбил с толку аль- Мавасифа. Возможно, мне это и удалось бы. Я так скучала без Ильдерима, что вспоминала все его слова, движения и, конечно, стихи. За время долгого плавания я столько раз думала о том торге, что могла бы, кажется, и сама справиться с любым старым скупердяем.
