дело рук царевны Бади-аль-Джемаль.
Он покинул Ситт-Зубейду, а та была в ярости, потому что во дворце происходят непонятные вещи, и вышел из дворца, и пришел к себе в дом, и там уединился, и вызвал двух подвластных ему ифритов, тех, что упустили Бади-аль-Джемаль в горах. И он хотел послать их во дворец повелителя правоверных, чтобы они разрушили дворец и уничтожили Зумруд, Бади-аль-Джемаль и талисман. Но ифриты не могли проникнуть во дворец, ибо входы охранялись знаками и заклинаниями. Тогда аш-Шаббан велел им в образе мышей и крыс обойти вокруг дворца, чтобы узнать, нет ли тайного хода, не охраняемого заклинаниями. И они пустились в путь, и через некоторое время появились и сказали, что нашли такой ход, и ему больше тысячи лет, и никаких знаков над ним они не обнаружили. И аш-Шаббан понял, что настало время рискнуть всем, что он имеет, ибо если погибнет его повелитель Бедр-ад-Дин, то и его самого ждет смерть. И он взял самых сильных и крепких из своих невольников, и дал им мечи и дротики, и сам пошел вместе с ними, и пришел ко входу, указанному ифритами, и вошел в него.
А царевна Бади-аль-Джемаль, Ильдерим, Зумруд, Ахмед, Хубуб и Ясмин спускались по лестницам, и шли узкими ходами, и поднимались, и опять спускались, и поворачивали то вправо, то налево. И они продвигались так, пока не оказались в большом помещении под сводом, и его стены и углы тонули во мраке, и не видно было другого выхода из него.
– Воистину, ничего мрачнее этого подземелья не создано Аллахом! – воскликнула я. – Кроме разве что преисподней…
– И скверное это обиталище… – проворчал попугай, которому путешествие тоже не очень нравилось, настолько не нравилось, что он принялся бурчать на вовсе незнакомом языке, и, судя по звукам и выражению, это были гнуснейшие ругательства того языка.
– Зато нас здесь никто не найдет, о госпожа! – обнадежил Ахмед.
И мы вошли в подземный зал, и осветили его факелом, и обнаружили следы разрухи и запустения.
– Судя по всему, здесь были конюшни… – задумчиво сказал Ильдерим. – Или царь Сулейман держал тут пленных ифритов, вот откуда этот гнусный запах. Но нам придется остаться здесь. Пусть Хубуб и Ясмин уложат наконец Зумруд, потому что иначе она разрешится от бремени стоя.
Зумруд стоном подтвердила, что так оно и будет.
– Надо обойти помещение, о Ильдерим, – сказала я. – Нет ли здесь еще какого-нибудь выхода? Клянусь Аллахом, лучше бы нам выйти отсюда вовсе!
– Нам нужна комната с четырьмя углами, чтобы разместить талисман. И ведь не заставишь ты бедную женщину рожать под открытым небом? – спросил Ильдерим и двинулся в обход помещения.
А я присоединилась к невольницам, чтобы помочь им удобно устроить Зумруд, и Ахмед светил нам факелом.
– Сколько хлопот я доставила тебе, о царевна… – прошептала Зумруд.
– Молчи! – приказала я ей. – Не будешь в другой раз играть по ночам в шахматы с первым встречным! И не зови меня царевной, слышишь? Не настал еще час звать меня царевной, а твоего сына – царевичем и наследником престола.
– Ты воистину права, о Бади-аль-Джемаль! – раздался из дальнего угла голос Ильдерима. – Здесь есть дверь, но ее не открывали уже добрую тысячу лет. Я даже думаю, что она приросла к стене.
– Жаль, – сказала я. – Ну что же, займемся талисманом, о Ильдерим. Время не ждет.
– Поспешите, – вмешалась невольница Хубуб. – Госпожа моя взволнована, и это не первые ее роды, так что все, по милости Аллаха, может случиться очень быстро.
– Давай сюда клетку, о Бади-аль-Джемаль, – велел Ильдерим. – И расставляй по углам зеркало и шкатулку.
– И куда же ты собираешься вешать клетку, о Ильдерим? – спросила я. – Где здесь север, где юг? И как ты, ради Аллаха, собираешься это узнать?
Ильдерим так и застыл с клеткой в руках.
– Воистину, мы попали в ловушку! – воскликнул он.
– И сквер-р-рное это обиталище! – с непонятной радостью подтвердил попугай.
– Придется нам, о Бади-аль-Джемаль, старательно помолиться Аллаху, чтобы он просветил нас и послал спасение, – неуверенно сказал Ильдерим. – Если ты знаешь другое средство, не скрывай его.
– А есть ли молитва о сторонах света? – спросила я. – И где здесь восток, к которому следует поворачиваться во время молитвы? Кажется, все наши труды были напрасны, о Ильдерим, и напрасно я взяла тебя с собой и принесла тебе погибель…
– Ты так считаешь?! – у него от ярости вздернулась верхняя губа и я поняла – он ни за что не согласится со мной. И он будет сражаться до последнего именно потому, что я готова отступить.
И Ильдерим начал молиться.
Он сорвал с себя пояс вместе с саблей, чернильницей и кошельком, скинул кафтан и фарджию, устроил из них нечто вроде молитвенного коврика и рухнул на колени. Не знаю, заклинал ли кто когда Аллаха с таким бешенством и такой настойчивостью – разве что ифрит, запертый в запечатанном кувшине! И забота Аллаха вполне соответствовала бурной молитве Ильдерима.
Мимо его головы пролетел дротик, вонзился между двух невольниц и пригвоздил к убогому ложу одежду Зумруд.
– К оружию! – крикнула я, как кричала воинам в час набега и ночного боя, а затем выхватила из ножен саблю и кинулась к той самой заросшей двери, откуда вылетел дротик. Но Ильдерим, не вставая с колен, все же опередил меня. Он схватил камень с пола и могучей рукой запустил его во мрак, прямо в открытую дверь. И этот камень успел вовремя – второй дротик, вылетевший оттуда, в самом начале полета был сбит с верного пути и только снес тюрбан с головы малыша Ахмеда.
Ильдерим метнул еще один камень и вскочил на ноги. А пока он кидал эти камни, я уже добралась до двери, и Ахмед с факелом – за мной следом. И третий дротик остался в руках своего обладателя, ибо я ворвалась в дверь, рубя саблей направо и налево, ничего не видя перед собой – и из-за темноты, и от ярости. На шестом или седьмом ударе я споткнулась о мягкое и покатилась в обнимку с кем-то. Ахмед перепрыгнул через меня, тыча факелом вперед, в чье-то лицо, и я услышала вой обожженного. А в двери уже появился Ильдерим с дротиком и запустил его наугад вглубь коридора, и кто-то там закричал предсмертным криком.
А затем мы услышали топот убегающих ног.
Когда мы вернулись в подземелье, таща за собой бездыханное, но явно живое и невредимое тело, и осветили это тело факелом, я поняла, что молитва Ильдерима дошла до слуха Аллаха и милость его к нам безгранична. Ибо это был хромой визирь аш-Шаббан, и он, к счастью, лишь потерял сознание.
Под причитания женщин, шуточки Ахмед, дикие крики попугая и стоны Зумруд мы стали приводить его в чувство. И я потребовала у невольниц какого-нибудь снадобья, а Ильдерим твердо сказал, что двух оплеух вполне хватит. И он оказался прав.
Хромой визирь, плешивый урод, хуже пятнистой змеи, со стонами возвращался в суетный мир. Он кряхтел, охал и чуть ли не скрипел, как прогнившее дерево. Уж не знаю, камень ли в него попал, или он, спасаясь от камней, налетел лбом на стену, но только за голову он схватился так, будто эта голова уже раскололась, и лишь руками можно удержать вместе разваливающиеся куски.
– Да покарает тебя Аллах, о несчастный! – обратился к нему Ильдерим. – Ты что же, думал, о глупец и сын глупца, что можешь со всем своим воинством помешать купцу, занятому выгодной сделкой? Ты хотел войти в гарем потайным ходом и убить Зумруд, от спасения которой зависит моя прибыль? Но Аллах не допустил такого безобразия, и более того – ты нам сейчас поможешь спасти ребенка. Отвечай немедленно, о гиена, как ты вошел в подземелье! Где этот вход? Сколько ты сделал поворотов? И не испытывай долготерпение Аллах!
Визирь промычал что-то, чего никто не понял.
– Ты видишь эту саблю, о сын шайтана и обезьяны? – спросила я. – Ты узнаешь ее?
Как и следовало ожидать, старый хитрец притворился, будто у него совсем и окончательно отшибло память. Я поднесла острие к самой его шее. Ильдерим же, завладев саблей аш-Шаббана, кольнул его с другой стороны.
Под стоны роженицы, путаясь и сбиваясь, в круге света от факела рисовал аш-Шаббан пальцем на грязном полу расположение потайного входа у берега Тигра. И с великим трудом, считая повороты,
