Левушка видывал петербуржских красавиц, но видывал он их в полной боевой готовности – набеленных, нарумяненных, напудренных, с насурмленными глазами и бровями. Красавица обязана была иметь округлое личико, пухлый подбородочек… а эта?..
У этой черты лица были заострены, кожа – смугловата, тонкий нос – с горбинкой, а волосы – черны, как смоль, и курчавы. До такой степени курчавы, что не падали на плечи, а торчали, каждый завиток особо.
Взгляд был пронзительный.
Отнюдь не та красота, которая пленяла Левушку в монастырках, не ангельская, не кроткая, предстала перед ним. Может быть, при иных обстоятельствах он вообще бы не счел эту женщину красивой. Но музыка… музыка жила в повороте ее головы, в вознесенных над клавишами тонких руках, во всей ее горделивой осанке.
– Если вы что-то нуждаетесь, забирайте, – сказала женщина с легким акцентом. – Ко мне не подходите.
И опять заиграла. Опять – Моцарта.
Левушка смотрел на нее во все глаза.
– Мне ничего от вас не надобно, сударыня. Позвольте представиться – Преображенского полка подпоручик Тучков! – произнес он. – Если дому сему необходима охрана, я доложу господину Орлову!
Похвалиться близостью к его сиятельству не получилось. Видимо, Левушка говорил слишком быстро – женщина, вновь подняв руки над клавишами посмотрела на него с неудовольствием – помешал игре! – и с тревогой, как если бы не поняла слов.
Тут он сообразил – она плохо знает по-русски. На немку не похожа – верно, француженка.
Он повторил то же самое по-французски – как умел, но вполне связно.
– Вы приняли меня за госпожу. А я была лишь бедная наемница, которая за деньги обучает богатых девиц музыке и манерам, – сказала женщина. – Я была необходимым в приличном доме предметом, который в минуту опасности, однако, забыли, как забыли бы баул с вещами.
– Как сие могло случиться?
– Я ушла навестить мою сестру и переночевала у нее. А когда вернулась – дом был пуст. Господин князь распорядился срочно всем ехать в свое село… прочь из Москвы…
И она добавила по-русски:
– В подмосковную.
– Вы парижанка? – спросил Левушка.
– Нет, я из Лион, – по непонятной прихоти перейдя на русский язык, отвечала она. – Но я десять лет прожила в Москве. Я приехала с мою старшую сестру. Ее выписал к своих дочерей граф Беклемишев…
– Вы прекрасно говорите по-русски, – в упор не слыша ошибок, восхитился Левушка.
Те французы, что поселились в Санкт-Петербурге, не больно-то горели желанием освоить русскую речь, и обстоятельства тому способствовали – щеголи с щеголихами, постоянные собеседники заезжих модисток, гувернеров, портных и куаферов, сами искали случая усовершенствовать свой французский выговор. Надо полагать, старозаветная купеческая Москва, ленивая по части светских наук, и здешних французов стала на свой лад переиначивать.
Но комплимент почму-то заставил женщину вернуться к родному наречию.
– Все музыканты переимчивы. Надеюсь, я ответила на все ваши вопросы. Позвольте мне доиграть сонату. Более мне не осталось ничего.
– Но, сударыня… – Левушка очень не хотел уходить. – Могу я чем-то быть вам полезен?
– Нет, сударь. Вы не можете быть полезны той, что уже мертва.
И она ударила всеми пальцами по клавишам, исторгнув отчаянной пронзительности аккорд.
Лицо ее при этом исказилось, словно и впрямь было оболочкой уже страдающей в чистилище души.
Левушка попятился, перекрестился и выскочил из гостиной.
– Господи, спаси и сохрани, Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный… – бормотал он, пятясь по анфиладе, но при этом выставив перед собой острие шпаги.
Музыка звучала, как будто с того света…
Выскочив со двора, Левушка понесся наугад закоулками, выскочил на совершенно пустую улочку, растерялся – место было вовсе незнакомое. И нос к носу столкнулся с высоким мортусом – в черной робе, в колпаке, как и подагается.
Мортус, закинув за спину мешок, пробирался с большой осторожностью. И от Левушки он шарахнулся. Левушка от него, впрочем, тоже.
– Скажи, братец, как бы мне ко Всехсвятской церкви выйти, – попросил Левушка вполне миролюбиво, при том, что у него в руке все еще была обнаженная шпага.
Мортус махнул рукой и полез сквозь доски забора.
– Да скажи же, дурак! – рассердился Левушка. – Жалко тебе, что ли?
Странный мортус обернулся и пробормотал нечто невразумительное. Левушка разложил сказанное на слога и обалдел, а мортус скрылся окончательно.
Гоняться за ним не было ни времени, ни желания. Да и опасно. Сообразив, с какой стороны он явился, Левушка побежал дальше и выскочил-таки туда, где люди ходят.
Он вздохнул с облегчением и сунул шпагу в ножны.
Задав прохожему свой вопрос и получив ответ, Левушка обрадовался – идти было недалеко. И он побежал так, как можно бегать только в девятнадцать лет – радуясь подвижности и ловкости собственного тела, притом не ощущая его вовсе, как если бы его подхватил и нес довольно быстрый ветер.
Архаров терпеливо торчал в одиночестве неподалеку от Всехсвятской церкви на Кулишках, когда Левушка подбежал и встал перед ним, придерживая шпажный эфес.
– Я уж чаял, не дождусь, – сказал ему Архаров. – Погнался, как шавка за котом. Ну и много поймал?
– Николаша… Там привидение!
– Где привидение? – задумчиво спросил Архаров.
– Там! – Левушка махнул рукой.
– Нельзя ли, сударь, поточнее?
– Да откуда мне знать! Дом большой, дворянский, в нем ни души – и тут оно!
– Среди бела дня? Это на тебя, Тучков, чума влияние оказывает. Вовсе ты очумел. Стой… Так. Пошли.
– Куда?
– А вон глянь-ка…
Архаров показал – и Левушка увидел, кого товарищ на самом деле тут ожидал. Из Всехсвятской церкви вышла давешняя бабка и засеменила к Варварке.
– Не сразу, потихоньку, – удержал Архаров Левушку, рванувшегося было следом. – Давай-ка про привидение.
– Оно на клавикордах играло.
Архаров покивал.
– Среди бела дня? – уточнил он. – Привидение? Тебе померещилось.
– Я музыку слышал, я ее помню! И еще мортус! – воскликнул Левушка.
– Что – мортус?
– Николаша, он по-французски ругается!
– Где ты такого мортуса подцепил? – рассеянно спросил Архаров, устремившись за бабкой.
– Да все там же, у того дома, я вышел, он мне встречь, с мешком…
Старуха завернула за угол, и Архарова охватило беспокойство.
– Вернемся на бивак, спрошу у Матвея, чем такие видения лечат. Поспешай, не то упустим бабку!
Старуха до последнего не ждала подвоха и на топот не обернулась. Полагала, видно, что давно прошли те времена, когда за ней гонялись бравые гвардейцы с любезным желанием поскорее задрать ей подол.
– А ты ведь, сударыня, права оказалась, – сказал Архаров. – По всему выходит, жив дьячок Устин Петров.
