– Вспомнил, – буркнул Архаров. – Кыш отсюда.
На дне лоханки лежали драгоценности из сундука, прихваченные, чтобы как-то облегчить жизнь мортусам – на случай, если их вернут в тюрьму. Архаров держал их наготове до последнего – до того вечера, когда Орлов определенно пообещал мортусов, участвовавших в поимке мародеров, не возвращать в тюрьму, а пристроить к делу. И составленный Левушкой список уже лежал в еропкинском кабинете.
Архаров знал одну малоизвестную истину: дважды карать за один и тот же грех плохо, но дважды вознаграждать за одно и то же доброе дело – может, даже и хуже. Если, скажем, Господь сам вознаградит несоразмерно доброму делу – на то его воля, а человеку надобно быть осторожнее, дабы ближние не избаловались и не принялись клянчить награду еще и в третий раз.
Граф Орлов уже довольно отплатил бы мортусам за труды и отвагу, избавив их от заключения и вернув в общество, определив на места, где они смогут честно прокормиться. Доплачивать к графскому благодеянию, как рассудил Архаров, незачем, и так изрядно. Но не себе же брать сундучные сокровища! И не сдавать же их теперь в казну, когда сундук давно уже принят, описан и оприходован! Вот сраму было бы… И не за окошко же швырять…
Он крепко задумался – и раздумье продолжалось до самого того мига, как Архаров вдел в рукава мундир и привесил сбоку шпагу.
Почему-то именно шпажный эфес под левой ладонью пробудил некое воспоминание – словно бы однажды уже приходилось вот так решать, и поступать яростно и безумно, имея опору в шпаге…
Мысль, посетившая архаровскую голову, была воистину безумна – никаким здравым смыслом ее не оправдать. А тем не менее он обрадовался найденному выходу из положения – точнее, сказал себе, что радуется только удачному выходу из нелепого положения, только способу избавиться от незаконно присвоенного имущества, хотя примешивалось что-то иное, а что – один лишь шпажный эфес, должно быть, знал, но он молчать умеет.
Медведев тем временем предупредил, что сразу после завтрака – всем внизу собираться, и ушел вслед за прочими офицерами. Убрался и Никодимка с цирюльным прикладом.
В гостиной остались Архаров, Левушка и Матвей.
– Тучков, ты у той Жанетки бываешь? – вдруг спросил Архаров.
– У которой Жанетки? – удивился Левушка. Женщины или девицы с таким именем он в Москве не знал.
– Ну, у той – из ховринского особняка. Которая на клавикордах учит.
– Так она не Жанета, она Тереза.
– Один черт. Дура девка. Кормиться только тем, что учишь на клавикордах изображать и песенки петь, а дельного ремесла не знать, – такое только французишкам на ум взойдет, – сказал Архаров. – Вот, возьми, отдай этой своей Жанетке, или как там ее, на первое обзаведение. Пусть хоть лавчонку модную откроет, что ли, с пудрой, помадой. Все кусок хлеба…
И показал на лоханку, так и стоящую под стулом.
Левушка не поленился, нагнулся, вытащил ее, снял тряпицу и ахнул.
Там лежали золотые кольца, кресты с камушками, цепочки, зарукавья – и все это вперемешку с серебром.
– Т-ты хочешь, чтоб я все это свез Т-терезе?..
– Именно так.
– Николаша, ты влюблен! – воскликнул Левушка.
– Какое там влюблен. Жаль девку, вот и все. Одна на чужбине. И вернуться-то дуре, поди, некуда. Скажи – пусть не боится, вещицы недели две в уксусе пролежали.
Если бы самому Архарову кто-либо сказал эти слова так, как он сам их произнес, то Архаров прищурился бы с великим подозрением. Но Левушка не умел понимать намерений по скорости голоса, его оттенкам и сопровождающим речь взглядам.
– Две недели? А где они раньше были?
– Где были – там их нет.
Левушка подозрительно уставился на приятеля – откуда у него этакое сокровище?
– Николашка, ты что, в митрополитов сундук лапищу запустил? – с комическим ужасом предположил Матвей.
Архаров не возразил, и тогда на докторской физиономии отобразился настоящий, неподдельный ужас.
Но Матвей уже уразумел, что в сомнительных случаях капитан-поручик Архаров сам себе законы пишет, и до поры промолчал.
– Так это свечные? Не твои? – очень недоверчиво спросил Левушка. – Это как же, Николаша?..
– Ну, ты, брат, того… – наконец неодобрительно заметил Матвей.
– Стану я своим жалованием с чужой девкой делиться. Ладно бы еще с ней побаловался… Я думал, для твоих разлюбезных мортусов деньги потребуются, тюремное житье им облегчать, ну и взял. Ты вот не догадался, что им помощь понадобится… Отдай ей как от себя, понял? – приказал Архаров. – Меня не поминай. И растолкуй, что это – на дело. Лавку там открыть, мастерскую, как все француженки… или замуж пускай выходит… И уезжает. Понял?
Матвей присвистнул.
Много он в жизни повидал, и самые знатные дамы, бывало, под пресловутым покровом ночного мрака к нему за врачебной помощью езжали, и знал он, что когда вот этак начинают спешно возводить стенку между мужчиной и женщиной, ничего путного из такой стенки обычно не выходит…
– Понял, – и Левушка вздохнул.
– Нехорошо, Николаша, – неуверенно сказал Матвей. – Не твое же. Вроде бы грех…
– А ты мне не поп, чтобы грехов не отпускать.
Спорить с ним ни Матвей, ни Левушка не рискнули.
Вещицы увязали в чистую тряпицу. Получился опрятный узелок.
Два дня спустя, когда выдалось свободное время, Левушка принарядился, велел себя побрить и причесать в две букли, извел полфунта душистой пудры на прическу, даже пошлепал по щекам пальцем, вымазанным в румянах, потом приказал, чтобы ему оседлали Ваську, и в превеселом расположении духа отправился в Зарядье.
По дороге он размышлял весьма возвышенно.
Коли француженка вдруг полюбилась Архарову, коли он наметил ее себе в любовницы – так подпоручик Тучков не имеет права становиться на дороге у боевого товарища. Даже коли сам бы втюрился по уши. Левушка даже несколько пожалел, что в его сердце не вспыхнула пылкая страсть, от коей он бы с таким мужественным благородством отказался ради Архарова. И он положил себе хоть как-то замолвить за приятеля словечко – понимая, сколько трудно будет Архарову добиться благосклонности своей любезной, Левушка вздумал как можно более облегчить задачу.
Покидая особняк, солдаты заперли парадный ход, и потому Левушка, похожий на долговязого и благоухающего с бронебойной силой купидона, вздумал заявиться с черного хода. Однако и эта дверь оказалась на запоре.
С француженки бы сталось и сбежать неизвестно куда в одной рубахе и пудромантеле. Левушка, забеспокоившись, принялся кидать в окна камушки и чурочки. Наконец додумался – подвел коня вплотную к стене и с седла, разбив окно, влез в особняк.
Он оказался в знакомом помещении – отсюда выковыривали не успевших занять позиции у окон мародеров. Вот только их оружие солдаты увезли, прочее же имущество так и осталось валяться.
Найдя лестницу, он взбежал наверх – Левушка еще не дожил до тех лет, когда по ступенькам поднимаются медленно.
Он попал в ту самую анфиладу, где уже бывал неоднократно – и все почему-то с обнаженной шпагой.
Неся перед собой перехваченный ленточкой узелок за петлю, стараясь при этом двигаться, как природный версальский маркиз, танцующий менуэт, и даже выделывая ногами томные глиссады, Левушка приближался к гостиной. Там, за дверью, было тихо. Он постучал. Никакой голос не отозвался. Левушка совсем не по-версальски приоткрыл дверь и сунул нос в щель.
