В гостиной, похоже, никого не было.
Левушка обошел ее всю, только что не заглядывая под кушетки. Наконец поднялся по двум маленьким ступенькам на возвышение и посмотрел, что за раскрытые ноты лежат на клавесине.
Это точно были тетради с трудами гениального дитяти. Левушка просмотрел первую страницу – однако! Впрочем, и дитя ведь росло – сейчас ему, пожалуй, лет пятнадцать?..
Кроме нот, на клавесине лежало недогрызенное яблоко. Оно не ссохлось, а лишь потемнело. Возможно, мадмуазель Виллье не покидала особняка, но была поблизости. Однако не вопить же благим матом!
Левушка догадался – сел, красиво откинув полы мундира, к клавесину, положил узелок рядом с яблоком и заиграл, и заиграл! Он целую вечность не прикасался к клавишам, целых три недели! Он блаженствовал, воспарял душой и не сразу услышал стремительный треск каблучков.
Француженка бежала откуда-то на звуки музыки, неслась, летела!
Незаметная, назначенная для прислуги дверь отворилась и на пороге явилась Тереза Виллье – с живым румянцем на щеках, с радостной улыбкой, с устами, готовыми встретить пылкий поцелуй. Солнечные лучи, бившие в окна, падали на ее лицо с торжественностью царственных моцартовских аккордов.
Левушка увидел ее, почти такую, какой встретил впервые, вот только курчавые черные волосы она как-то собрала сзади, вместо пудромантеля на ней была бледно-розовая атласная накидка с широким рюшем понизу, да и белая юбка уже не походила на подол нижней рубахи, а, кажется, была выткана мелкими букетиками, как полагается верхней одежде.
И она увидела Левушку, воздевшего руки над клавиатурой.
Она ухватилась за косяк, вглядываясь в его лицо и не разбирая черт, потому что смотрела против света и видела лишь стройный силуэт. Она шагнула раз, и другой, и вышла из-под солнечных лучей, и улыбка стала таять, таять, и вдруг раздался короткий вздох.
– Мадмуазель! – воскликнул Левушка, вставая, и заговорил по-французски, с ужасом видя, что при всех своих стараниях не в силах сделать, чтобы она его услышала. Она смотрела на опустевший стул перед клавикордами и молчала.
Наконец она словно очнулась, и Левушке пришлось заново представляться: ее императорского величества гвардии Преображенского полка подпоручик Тучков, и так далее, с поручением от некой высокопоставленной особы.
Имелся в виду Архаров. Левушка решил преподнести приятеля наилучшим образом.
– Я не знаю никаких высокопоставленных особ, – тут же ответила Тереза.
– Сия особа вас знает и в восхищении от ваших достоинств, – деликатно и правдиво, как ему казалось, выразился Левушка. – Велено вам передать, мадмуазель, сей скромный пакет. Сия особа дарит вас некоторыми безделушками…
– Я не могу принять, – тут же быстро отвечала Тереза. – Я девица низкого звания, но честью своей дорожу не менее знатной госпожи!.. Так и передайте господину, что вас послал! Всякое покушение на мою честь я заранее отвергаю бесповоротно!
Левушка, невзирая на благие намерения, рассмеялся (он вообразил Архарова, покушающегося на честь девицы, картинка получилась презабавная, но Тереза этого не знала) и сказал:
– Успокойтесь, вам, к сожалению, сие не грозит. Берите подарок спокойно.
Он развязал узелок и показал Терезе целое сокровище. Архаров набрал в сундуке монет и побрякушек щедрой рукой.
– Я не могу это принять! – Тереза даже вздернула подбородок, чуть выдвинутый вперед подбородок – свидетельство звучного и красивого голоса, с которым можно даже выходить на подмостки.
– Мадмуазель, вы это примете! – Левушка при нужде мог быть упрям, как дюжина взбалмошных француженок. – Тем более, что высокопоставленная особа делает вам подарок с определенной важной целью.
Он придал себе такой вид, как будто речь шла о наиважнейшем дипломатическом поручении.
– С какой целью? Зачем? Что я должна сделать взамен? – взволновалась Тереза.
– Есть некое условие. Вы должны будете оставить музыкальные занятия и открыть лавку, – сказал Левушка и добавил то, чего Архаров не говорил: – На Ильинке! Чума идет на убыль, скоро в город начнут возвращаться богатые госпожи, вы имеете шанс составить себе состояние.
– Я – модную лавку?!. Какое безумие…
– В этом более разума, чем вы можете предположить, – холодно произнес Левушка. – Коли вы верите в Бога…
Тереза кивнула.
– То должны знать, что Господь оказывает нам благодеяния человеческими руками. В ином случае такие безделушки просто сыпались бы с неба. Не станете же вы отвергать милосердие Божье?
Левушка не сам выдумал сей аргумент, а позаимствовал его в какой-то книге. Но оказалось кстати – Тереза призадумалась.
Сперва она, размышляя, смотрела в пол. Потом подняла глаза – и Левушка увидел совсем иное лицо. Не радостное, как в первый миг встречи, не возмущенно-гордое, а окаменевшее.
Такие лица он видел ночью – когда мимо него вели на расстрел мародеров.
– Нет, я не стану отвергать милосердие Божье, – отвечала Тереза. – Но я бы хотела считать, что это дано мне в долг…
– Не надо так считать, – попросил Левушка. – Лицо, пославшее вам сии безделицы, сильно огорчится. И Господь ведь тоже не в долг дает.
В архаровском огорчении он, впрочем, сомневался – старший товарищ умел считать деньги, и возвращенный долг вряд ли бы испортил ему настроение, хотя… хотя и деньги ведь – не его… но, может, и впрямь огорчился бы, как всякий мужчина, чей подарок отвергают из необъяснимого каприза?.. Воистину диковина – Архаров, посылающий подарки француженке! В Петербурге рассказать – не поверят! Не влюбился же он, в самом деле…
«Влюбленный Архаров» – это было диво, вообразить которое даже Левушка, натура пылкая и воспаряющая к небесам, был неспособен. Разве что как некий нонсенс, вроде седла для коровы или поросенка, несущего яйца. Да и сам Архаров, когда его шутя обозвали влюбленным, возмутился – такого быть с ним не может, не так он устроен.
Нет, подумал Левушка, не влюбился, не такая уж красавица эта Тереза Виллье, коли приглядеться, а просто ему охота заполучить девицу в постель. Против такой охоты не попрешь.
– Я беру подарок, – решила Тереза. – И передайте той особе, что я отплачу полным и точным выполнением ее пожелания. Я оставлю музыкальные занятия. Я не спрашиваю, для чего это надобно. Я сейчас поняла, что это – для моего же блага, и устами высокопоставленной особы действительно мне приказывает Господь. Клянусь, я выполню это условие.
Она подошла к клавикордам, взяла тетрадь и собралась было разорвать ее.
– Постойте! Отдайте лучше мне! – взмолился Левушка и отнял у нее тетрадь. – Моя матушка и сестрицы без ума от Моцарта, и коли я привезу им новые ноты…
– А кто такой Моцарт? – спросила Тереза.
Левушка так и остался с открытым ртом.
Тереза сгребла свое новоявенное имущество на холстинку, следя, чтобы ничего не пропало, изготовила сверток, спрятала его под атласную накидку и молча, не прощаясь, вышла из гостиной.
Левушка вздохнул – получилось как-то не так, и он вместо того, чтобы быть вестником удачи с прелестной амурной подоплекой, вдруг оказался вестником беды.
Но он так давно не наслаждался музыкой, что чужая беда довольно резво отступила перед его желанием еще хоть немного поиграть, поимпровизировать, вспомнить простые менуэты, которые так легко танцевались в Санкт-Петербурге…
Ему и в голову не пришло, что, услышав звуки клавикордов, Тереза побежала по пустому особняку, словно за ней гналась нечистая сила.
– Нет, нет, более никакой музыки… – шептала она. – Кончено, кончено…
Человек, пославший ей деньги и недвусмысленное распоряжение, нечаянно и очень точно придумал, как ей спастись, как ей отсечь от себя прошлое. Музыка была ее жизнью, музыка была ее юностью и любовью. Пока Тереза принадлежала музыке – прошлое никак не желало умирать, потому что каждая музыкальная
