открывать, сильно вырезанное на груди, медальон с портретом, сверкающий золотом и драгоценными камнями, а голова повязана платком по-простому, узлом вперед, с бойко торчащими хвостиками. Молодежь, собственно, не столько покупала, сколько сверху вниз таращилась в декольте.
Торговка подняла голову, Устин увидел веселые раскосые глаза на круглом личике и ахнул.
– Так что, дядя, берешь? – спросила Дунька. – С тебя копейка!
Тут же она схватила ножик, задрала юбку и достала из-под себя, из какого-то хранилища, горячую пареную репку. Протянув ее на кончике ножа, Дунька стрельнула глазами в сторону, невольно поглядел туда и Устин. Он увидел стоящую карету с распахнутой дверцей. В карете сидел пожилой вельможа и очень неодобрительно глядел на Дунькину торговлю.
– Только ли репой торгуешь? – задирали Дуньку парни, приказчики и сидельцы из модных лавок. – Бабьим товаром не промышляешь?
– Всем промышляю! – бойко отвечала она. – А у тебя денег хватит ли?
– А почем товар?
– А выставь мне за мой бабий товар сорок шестов собачьих хвостов да сорок кадушек соленых лягушек! И по рукам!
– Потрогать надо, хорош ли товар! – не смутившись, отвечал красавец-приказчик.
– Товар добрый, первого разбору! – совсем раздухарилась Дунька. – Чего трогать? Бери, не глядя!
Все это прекрасно слышали и Устин, и вельможа в карете.
Вельможа с ловкостью молодого щеголя выскочил и подошел к ней.
– Фаншета, довольно дурачиться, – сказал негромко.
– Я не дурачусь! – обиженно отвечала она. – Ты, сударь, сам послал меня торговать пареной репой и тем на пропитание зарабатывать! Нешто я против твоего слова пойду? Эй, молодцы, налетай, разбирай пареную репу, мое прокормление! Копеечка к копеечке – глядишь, и не пропаду!
– Фаншета, коли ты немедленно не бросишь свои дурачества и не пойдешь в дом…
– И что? – спросила Дунька. – Отправишь меня поискать ветра в поле? Нет, голубчик, не давши слова – крепись, а давши – держись! Сам велел репой торговать, а теперь на попятный? Я твое слово полностью исполню! Я до той поры тут с пареной репой под юбками сидеть стану, пока не заработаю на пропитание не хуже твоего! Тут, сударь, Ильинка, тут моему товару цену знают!
Вельможа повернулся, сделал несколько шагов до кареты, оттолкнул желавшего ему помочь подняться лакея, сел и приказал себя везти прочь.
Дунька проводила карету взглядом.
– Ну, посмотрим, кто кого… – прошептала она.
Устин стоял в сторонке, ничего не понимая.
Дунька опять залезла к себе под юбки, добыла другую репу и откусила от нее хороший кус.
– Так срядились, что ли? – спросил приказчик.
– С другими сряжайся, мне недосуг. Видишь – ем, – с набитым ртом выговорила она.
Ела Дунька неторопливо, а Устин все стоял и глядел, не разумея, чем же этакая торговля может кончиться.
Наконец к церкви подъехала карета, оттуда выскочил пожилой вельможа и подошел к Дуньке.
– Весь твой товар беру, – сказал он, кинув ей на колени нечто блестящее. – Ну, теперь довольна?
Дунька выпростала из шелковых складок ожерелье с большим круглым фермуаром.
– Хоть и не парижская работа, однако камушки знатные, – заявила она. – Срядились! Мне – камушки, тебе – репа!
И, вскочив, подвинула к нему ногой корзину, в которой стоял укутанный в тряпки горшок. Затем она, не оборачиваясь и совершенно не беспокоясь, как вельможа будет разбираться с горшком, направилась к дому, на пороге которого ее ждала молодая горничная. На ходу Дунька стащила с головы простецкий платок, явив Ильинке хоть и помятую, однако ж модную прическу, отдала его горничной и вошла в дом.
За ней двинулась такая процессия: впереди – ничем не обремененный вельможа, за вельможей – лакей с корзиной, откуда торчали тряпки, а уж за лакеем – Устин с мешком денег.
– Diablesse… – бормотал вельможа, хотя невольно улыбался.
– Ишь, чертовка, – ворчал лакей.
– Господи, спаси и сохрани, – тихо твердил, собираясь с силами, Устин.
Народ, прекрасно разобравшись в смысле этой комедии, проводил Дуньку и ее свиту молчанием. Хохот раздался уже потом.
Устин уж совсем было вломился в дом, но был задержан горничной. Он попытался объяснить, что должен видеть хозяйку по важнейшему делу, но горничная была непреклонна: барыня с барином сейчас никого принимать не станут, так что извольте жаловать попозже.
К счастью, на Устина обратил внимание добродушный калмык-привратник Филимон. Старик скучал в этой должности изрядно, и потому стал расспрашивать Устина в надежде, что тот согласится посидеть с ним немного в его каморке. Устин и согласился, о чем вскоре несколько пожалел – Филимон, изругав тот способ заваривания чая, который принят в Москве, предложил свой, известный с далекого детства. Устин опрометчиво согласился и вынужден был употребить вовнутрь смесь горячей воды, чайной заварки, муки, соли и масла. Хорошо хоть, Филимон дал закусить баранку.
Некоторое время спустя вельможа быстро проследовал к дверям, и калмык еле успел выскочить, чтобы достойно их отворить и поклониться хозяйской спине.
Устин, быстро перекрестясь, чуть ли не бегом устремился в Дунькины хоромы.
И тут же раздался знаменитый перезвон – в Николаевском храме, что стоял неподалеку, в Юшковом переулке, были знатные колокола, в честь которых он и получил прозвание «Красного Звона». Кто их отливал, как они в храм попали – старожилы не помнили, но знали, что и деды их, и прадеды радовались тем колоколам, особливо на Святой неделе, когда вся Москва звенела и можно было, сравнив, убедиться: наши – лучше всех.
Устин принял это как знак, поданный свыше, и воспарил душой – до того воспарил, что чуть с лестницы, споткнувшись, не полетел.
Он вошел в ту самую гостиную, где обучал Дуньку игре в рулетку, и увидел эту самую рулетку на нарочно для нее купленном столе. Вот только она была прикрыта большим платком, чтобы не пылилась, но и под платком исправно обрисовывались очертания огромной деревянной чаши.
Дунька, выпроводив господина Захарова, которого ей удалось удержать при себе довольно рискованным способом, была неодета – в нижних юбках да шали поверх всего, и собиралась сесть к карточному столику, разложить пасьянс, когда услышала на лестнице шаги. Эти шаги остановились в гостиной.
Решив, что содержатель позабыл то ли сказать важное и неприятное, то ли сунуть в карман табакерку, она поспешила навстречу. И сильно удивилась, увидев незнакомое восторженное лицо.
Оказавшись не по своей воле на службе в полиции, Устин был вынужден обрить бороду, не пощадило начальство и усов. И открывшаяся физиономия его мало обрадовала – бело-розовое личико вечного мальчика, правда, хорошо выкормленного мальчика. Огорчило его и то, что мундир сидел на нем весьма неуклюже – не то что на стройном, широком в плечах, тонком в перехвате Федьке или на осанистом Тимофее. Еще доставили огорчение ноги – он привык к долгополой одежде, а тут, извольте радоваться, кафтанишко по колено, видны чулки, которые постоянно сползают.
Но всем этим Устин, собравшись с силами, решил пренебречь. И в чулках ли дело, когда Господь сподобил его послужить спасению грешной души?
– Сударыня! – воскликнул он. – Не пугайтесь, Христа ради! Я к вам с доброй вестью пришел!
Дунька всяких мужчин повидала. И тех, кто чересчур серьезно относился к жизни и всем ее проявлениям, побаивалась. Памятен был случай, когда одну из Марфиных подопечных, хорошо выданную замуж, зарезал бывший дружок. А ведь как завидовали девки когда она про того дружка рассказывала – и подарки-де носит, и в любви неутомим! Дозавидовались…
Поэтому Дунька близко подходить к визитеру не стала – вид шальной, глаза выпучены, а ну как накинется? Опять же – руками что-то за пазухой удерживает, а ну как топор? Она даже так шагнула, чтобы между ней и Устином оказалось кресло.
Устин и не задумался о причине такого маневра.
– Сударыня! – продолжал он. – Я всю ночь Бога молил, и он мне средство послал вас спасти!
