собирается…
Степан выглядел несколько смущенным.
– Какого господина Салтыкова? Фамилия немалая, Канзафаров. Имя, чин узнал?
– Покойного господина Салтыкова, ваша милость…
Архаров расхохотался. Много всяких недоразумений притаскивали архаровцы на Лубянку – но с покойниками на Москве, поди, еще никто не воевал.
Степан невольно улыбнулся.
– Говори вразумительно, – велел Архаров. – Я не выспался, шутки плохо понимаю.
– Он против того господина Салтыкова кричит, что на Москве был градоначальником. Я у трактирщика спрашивал, он растолковал.
– Того, выходит, что от чумы сбежал…
Тут Архарову незнакомый смутьян со звездой стал даже несколько симпатичен.
– Его господин Салтыков сильно обидел, вот он его и честит… – Степан задумался и выпалил бодро: – Тираном! И адским цербером!
– Вон оно что. А трактирщик, услышав про тиранов, тут же сие сдуру к государыне применил… вот болван! Хорошо, Канзафаров, ступай. В канцелярии продиктуешь кому-нибудь про того чудака со звездой, как бишь по прозванию?
– Я узнал, ваша милость. Прозвание ему – Сумароков.
– Стой!
Не далее, как вчера, Архаров слышал эту фамилию. Нашли у какого-то разговорчивого домашнего учителя корзинку со старыми журналами, что-то такое там господин Сумароков понаписал…
– Канзафаров, возвращайся в тот кабак, узнай – тот ли Сумароков, что сочинитель и в журналах пишет! Сыщи Иванова… черт… обоих Ивановых ко мне!
Он никак не мог вспомнить, кому из них поручал отнести в театр тетрадку с пьесой, найденную в снегу на месте покушения.
Когда прибежали оба, вспомнил – это был Клашка. Он доложил, что тетрадка так и осталась у Саши Коробова. Тут же Архаров потребовал к себе и Абросимова, а Макарку послал на Пречистенку за секретарем. Абросимов не успел вернуть корзину с крамольными журналами, и ее сразу притащили в архаровский кабинет. Саша, доставленный с ветерком, получил приказ – безотлагательно прочитать все сумароковские писания, от чего пришел в ужас:
– Николай Петрович, да вам хоть ведомо, сколько он понаписал?!
– Бери корзину, пошел вон. Абросимов тебя в канцелярии посадит. Ищи крамолу.
– Только в корзине? – с надеждой спросил Саша и, увидев недовольство на архаровской физиономии, тут же исчез за дверью.
– Шварца ко мне! – пока дверь не закрылась, заорал Архаров.
Немец явился не сразу.
– Как там налетчики?
– Как вы, сударь, велели, – пока с пристрастием не допрашивали, а с одним господин Тучков… как бы поточнее выразиться…
– Говори, как есть, черная душа.
– Сопли на розовой водице разводит.
– При первом допросе сознался хоть один, что убили помещика с семьей?
– Врут немилосердно. Дураки, сударь. И не сговорились, чтобы всем про одно врать.
– Как же они объясняют свое нахождение в Измайлове?
– А по-дурацки, сударь, – заблудились. Ехали к барину из деревеньки, везли припасы. Кто-то не туда им путь указал. Извольте приказать, чтобы с пристрастием.
Архаров вздохнул.
– Не хочу, чтобы Тучков в нижний подвал лазил. Ему там делать нечего.
– И не полезет. Там за ним Щербачов записывает, так я из его тетрадки вопросы господина Тучкова перепишу.
– Сперва покажи-ка мне.
– Как изволите, сударь.
Левушку как можно деликатнее отстранили от допроса – Архаров позвал его обедать, а потом отправил домой, к Анюте, которой общество братца было необходимо. Шварц принес вопросы, выбранные из записей Щербачова, и Архаров взялся их изучать, читая вполголоса, потому что одними глазами – как-то невнятно выходило, взгляд сам перепрыгивал через плохо читаемые слова.
– «Кто из вас выходил навстречу саням, кои на вторую после грабежа ночь на остров приезжали? Видал ли ты тех людей, что вышли из саней? Знаешь ли что о тех людях? Кто был в санях? Слышал ли его голос, а коли слышал, так стар он или молод…», – добравшись до этого места Архаров, решив, что и так довольно себя утрудил, отдал тетрадку Шварцу. – Карл Иванович, хоть лбом о стенку бейся, а добудь о тех санях сведений!
– Горячи вы, сударь, больно.
Впервые за всю службу обер-полицмейстером Архаров услышал такое от Шварца.
– Это ты мне, черная душа?
– Они могут ничего не знать. А Кондратий у меня суров – то из них выбьет, чего в натуре не было и быть не могло. В подобных случаях, сударь, такое порой говорят, лишь бы допрос хоть на сутки прекратить, – вы и не поверите.
– Ваня… – вдруг сказал Архаров. – Ваня Носатый… Он же сам налетчиком был…
– Да, каторжник он у нас знатный, – согласился Шварц. – Я понял, сударь, сие дело передам в Ванины руки. Он догадается, о чем спрашивать, чтобы вранья поменее было.
Положив тетрадку с Левушкиными вопросами, он коротко поклонился и вышел из кабинета. Архаров усмехнулся – Ваня входил в число его любимцев. Огромный, с изуродованным лицом, злой на язык, тяжелый на руку, он целыми днями жил в подвалах, верхнем и нижнем, как цепной медведь на заднем дворе, и Архаров из-за этого даже сердился – Ваня был неглуп и мог бы принести больше пользы в рядах архаровцев, а не шварцевских кнутобойц. Но навязывать этому человеку свою волю обер-полицмейстер не желал – он сам бы удивился, коли бы кто ему сказал, что он уважает Ваню Носатого. У бывшего каторжника было, рассуждая возвышенно, особое понятие о чести и достоинстве – он не желал позорить своей рожей Рязанское подворье.
А рассуждая попроще – то в прежней жизни Ваня был в своих каторжных чинах, имел вес, любил командовать, и на чумном бастионе сразу же стал за старшего, с чем и гарнизонные солдаты считались. Тут же он старшим быть не мог – да и уйти никуда не мог, потому что сам выбрал Архарова в вожаки, никто его силком не гнал в ту ночь, когда приступом брали ховринский особняк, драться на стороне власти против мародеров. Он так решил – а слово свое ценил дорого. Вот потому и отсиживался внизу – от в некоторой степени уязвленного самолюбия.
Мысль доверить Ване допрос полностью обрадовала Архарова – он видел в этом некое поощрение, возможность подняться на более высокую ступеньку лубянской лестницы. Ему нравилось распоряжаться на этой лестнице, расставлять на ней людей сообразно их талантам, трудолюбию и надежности. И тщательно взвешивать свою благосклонность ему тоже нравилось – хоть в гневе он мог дать волю кулакам, не соразмеряя своей силы с обстоятельствами.
Архаров решил пройтись, выбрался из-за огромного письменного стола, крытого красным сукном, размял косточки – потянулся, подняв обе руки вверх, как его научил Матвей; потом распростер их крестообразно, как будто распихивал две стенки в коридоре; наконец свел вместе лопатки. Ноги, обычно спрятанные под столом, были в валенках – после бессонной ночи он мерз, а в такое трудное время валяться дома, страдая соплями, считал недопустимым.
Пошел же Архаров в канцелярию – искать Сашу. Тот честно сидел в углу, у ног стояла корзинка, рядом с ней – чернильница, за ухом торчало перо – Саша трудился.
– Каково крамола поживает? – спросил Архаров.
– Николай Петрович, коли она тут и есть, то весьма неосуществимая, – Саша показал ему раскрытую книжицу.
