Дальше началось сущее безобразие. Мерзавца понесло бурьянами, вдоль забора, и вынесло прямиком на воронцовский двор. Архаровцы бежали следом.
Тайный советник Воронцов держал голосистых кобелей. Мало того – беглец переполошил кур, и на всю Спиридоновку заорали петухи. Сторожа выскочили из привратной будки и дважды выпалили из ружья наугад. Раздался дикий вопль. Из усадьбы выскочили какие-то неодетые люди с фонарями и факелом.
– Кого тут черти несут?! – закричал мужчина в шлафроке, вооруженный саблей.
– Это мы, архаровцы! – заглушая лай и топотню, зычным голосом отозвался Тимофей.
– Чтоб вы сдохли! Ни днем, ни ночью покоя от вас нет!
Меж тем Архаров помогал вязать второго злодея, так нерасчетливо покусившегося на его жизнь.
Все вышло не так, все пошло прахом, и все же обер-полицмейстер был в этот миг счастлив: хоть какая – а добыча.
– Тащите его к телеге, и поехали, – распорядился он.
– Ваша милость, ваша милость! – к нему, размахивая фонарем, бежал Федька. – Погодите, ваша милость! Надо телегу поближе к дому подогнать!
– Что там еще?
– Злодея нашего чуть кобели не загрызли! Его сторож ранил, он упал, два кобеля к глотке полезли. Чуть жив…
– Мать честная, Богородица лесная, – пробормотал Архаров. Ночка выдалась совершенно безумная.
Наконец на телегу нагрузили всю добычу – трех покойников, одного связанного пленника и окровавленного беглеца.
– Ваша милость, чего прикажете? – спросил Тимофей.
– Едем все в контору. Садись сбоку, как на чумной фуре сиживал… Канзафаров! Побудь тут до рассвета. Вряд ли, что после всего шума сюда кто-то сунется, но ты погуляй вокруг, авось чего приметишь…
– Учителишка, поди, уже у нас в подвале, – заметил Тимофей, взбираясь на телегу. – Вот бы сразу и допросить…
Но Архаров мог держать пари, что кавалера де Берни изловить не удалось!
И точно – оказалось, что зловредный француз, ранее повредивший ногу, угодил в какую-то колдобину, не отойдя и полусотни сажен от дома вдовы Огарковой. Постоял, потосковал – и заковылял обратно, да так шустро! Архаровцы, следившие с немалого расстояния, не успели добежать – а он уже колотился в дверь и вопил по-французски весьма пронзительно.
– Клаварош, чего он вопил? – спросил Архаров.
– Требовал впустить. Кричал, как будто за ним разбойники гонятся.
– Ничего больше?
– Именно это, ваша милость.
– Черти б его драли… Кой час?
– Третьи петухи уж прокричали, ваша милость, – вместо Клавароша ответил Тимофей.
До восхода оставалось часа два, не более. Архаров подумал – и велел ехать за Матвеем, может, еще удастся спасти раненого. Сам же потребовал к себе в кабинет пленника.
Пленник, как он и думал, оказался из мазов, из тех, что промышляют не в самой Москве, а окрест нее. До сих пор этот детина с московским обер-полицмейстером не встречался и понятия не имел, что столь значительная персона умеет орать на байковском наречии, применяя все его заковыристые словечки весьма точно.
Архаров велел позвать Сергея Ушакова и оставил его в кабинете с пленником, чтобы тот растолковал пользу немедленного и чистосердечного признания. Сам же отправился в мертвецкую, откуда за ним прислали.
– Ваша милость, не думали, не чаяли… – так встретил его смотритель мертвецкой Агафон. Этот крепкий старик жил тут же, при Рязанском подворье, выполняя еще и обязанности сторожа, и его сразу призвали для приемки троих свежих покойников.
– Что там у тебя?
– Ваша милость, я-то знаю – одежду повреждать не велено… я тряпицей лишь…
Старик был взволнован.
– И что ты сделал тряпицей?
– Харю ему протер, гляжу – а он баба…
– Кто – баба?
Агафон подвел обер-полицмейстера к лавке, где лежало тело в распахнутом армяке. Сажа с лица была кое-как стерта.
– Баба, и все при ней, я пощупал, ваша милость… И стриженая, без кос…
– Дожил ты, дед Агафон, покойниц щупать, – пошутил Архаров. На самом деле он был сильно озадачен – мало ему было недоразумений вокруг подвала, так еще и переодетая мужиком баба.
– Так одежду повреждать не велено…
– Посвети-ка.
Баба оказалась немолодая. То есть, в ее годы придворная особа была еще девицей на выданье, но крестьянка уже приближалась к роковому порогу, за которым получала звание старухи. Изношенное тело и худое жалкое лицо не вызывали более у мужчин приятного волнения, а когда этого у бабы нет – тогда уж точно старость.
Архаров проявлял к женщинам довольно необычное любопытство. Ему нравилось исподтишка на них поглядывать, отмечая уловки кокетства – смех, ужимки, игру веером. Как всякий здоровый мужчина, он был рад случаю заглянуть в декольте, рад увидеть ножку выше колена. В гостях у отставного сенатора Захарова он от души порадовался французским картинам: пейзаж красивого парка в модном аглицком стиле, к толстой ветке привязаны качели, на качелях девица раскачивается, высоко задирая ноги, так что видны подвязки. Но все женщины и девицы были для него, в сущности, на одно лицо. В свое время он не признал на улице Дуньку, выскочившую к нему из кареты. Теперь – наверняка не признал бы тех девиц, с которыми бывал близок в Санкт-Петербурге. Вот разве что запомнилось одно необычное личико, тоже, кстати, суховатой лепки, с выдвинутым вперед острым подбородком… Так, может, потому и запомнилось, что среди бело- розовых и кругленьких – диковинка?..
Однако эта покойница в армяке чем-то была знакома…
Архаров некоторое время вглядывался в ее лицо, чтобы убедиться – она именно та, кого он уже не первый день числит в покойницах, да только все руки не доходят разобраться с Демкой и Тимофеем.
Память ничего внятного не подсказывала, но похоже, что перед ним лежала Тимофеева жена. Не по приметам, а по чутью…
Он особо не всматривался в нее, когда гнал прочь от крыльца полицейской конторы, он просто полагал, что именно так она должна была объявиться – в заброшенном подвале, задушенная.
Ничего не сказав Агафону, он пошел прочь из мертвецкой.
– Клашку ко мне Иванова, живо!
Прибежал Клашка.
– Скачи ко мне на Пречистенку, разбуди и доставь сюда моего Ивана… стой! Пусть Сенька закладывает экипаж… Сенька, Иван, Сашка… – Архаров задумался, припоминая, кто еще из его дворни был с ним в тот вечер, получилось, что лишь эти трое. Опять же, домой после ночных проделок лучше возвращаться в карете, а не в седле.
Клашка убежал, а Архаров пошел обратно в кабинет.
Там Ушаков уже успел потолковать с пленником и внушить ему, в чем его выгода.
– Ваша милость, прикажите позвать писаря, он все доложит, как было, – сказал Ушаков. – Звать его Данилой Журавлевым, по прозванию Циглай, из коломенских мещан. Он, понятно, все без разбору валит на покойного Скитайлу, да только, ваша милость… он такое городит, что проверять придется…
– Ну и что он городит? – спросил Архаров, садясь за стол. – Станови его предо мной, Ушаков, да все свечи зажги.
– Божится, будто Скитайла прознал про клад с золотой посудой от кого-то из наших.
– Прелестно, – сказал, помолчав, Архаров. – Теперь ты сам говори, Циглай.
