мгновенно наливаются у нее слезами глаза и начинают дрожать руки.
Это был страшный год, год, в котором не было праздников – одни будни. Не было зимы, весны и лета – была только осень, зябкая и стылая.
Они сдали Маринину комнату двум тихим студенткам из Читы и поселились у Натальи. Марина ухаживала не только за их детьми, но еще и за подругой, которая не в состоянии была даже одеться нормально. Наталья не помнила, где у нее лежат колготки, не знала, куда подевалась кофточка, не понимала, сколько надо заплатить за продукты в магазине.
Приходить в себя Наталья стала только через год.
За это время тихие студентки из Читы оперились в Питере так, что соседи по коммунальной квартире стонали от их выкрутасов. Они разыскали Марину и потребовали выгнать злополучных квартиросъемщиц, у которых что ни день, то праздник с мужиками да хороводами и гульба до утра.
За неделю Марина решила все проблемы с соседями, и только собралась найти новых жильцов, как Наталья ей объявила:
– Мариш, не надо никого искать...
– Почему? – Марина удивилась. Деньги, которые она получала от студенток, были хорошей прибавкой к их общему бюджету.
– Я, Марин, к родителям поеду, на Украину. Квартиру здесь я поменяю на хорошую в Донецке. Я не могу больше тут жить. Тут мне все всегда будет напоминать о Левушке...
Наташка меняла свою квартиру долго и мучительно. Продать в Петербурге недвижимость, чтобы купить квартиру в другом месте, тогда еще было нельзя. Квартиры пока не были в собственности. Все, что можно было сделать, – это обменять. И чтобы переехать в хорошую квартиру в Донецке, Наташке пришлось стать звеном в цепочке, в которой, к счастью, звеньев было не так много – только три. Причем одно звено – одинокая бабушка с Невского проспекта, которая должна была въехать в Наташкину квартиру из больших хором с приличной доплатой, в последний момент едва не соскочила с обмена. Бабушка сначала стала заворачивать бoльшую доплату, а когда риелтор Танечка поговорила с ней по душам, оказалось, что бабушка просто боится остаться без доплаты и без квартиры.
В это же самое время граждане Донецка, которые спали и видели квартиру на Невском проспекте, просто били копытом, ведь они давно сидели на чемоданах. Они каждый день теребили бабку, которая взбрыкнула в последний момент, и пытались уговорить ее, тем самым мешая процессу обмена. После их звонка бабка звонила Танечке и рыдала в трубку:
– Я боюсь этих нахальных дончаков! Танечка! Вы должны меня понять! Я – коренная ленинградка, а они мне говорят – «бабка»! Какая я им бабка?! Тоже мне внуки! И вообще, я их боюсь. Может, ну его к чертям, весь этот обмен, а?
Дончаки в это же самое время обрывали телефон Танечки, но им из трубки доносились лишь частые гудки – занято. Наконец они пробивались через эфир и, почти рыдая, жаловались на упрямую бабку.
А Танечка в свою очередь терпеливо внушала им, что если они не прекратят это ненужное давление, то все сорвется, так как бабушка уже готова была пожертвовать внесенным залогом и остаться в хоромах на Невском.
И только Наташка тихонько сидела в своей квартирке, никому не звонила и никого не торопила, а просто ждала. Ей по большому счету было все равно, срастется или нет. Не срастется – значит, она снова впряжется в поиск и найдет в конце концов то, что ей нужно. И она высидела результат. Дончаки наконец перестали дергать питерскую бабку, бабка успокоилась. И когда в очередной раз она получила квитанции на оплату коммунальных услуг и остатки волос у нее на голове встали дыбом от увиденной суммы, она позвонила Танечке и устало произнесла:
– Я согласна.
«Слава тебе господи!» – сказала про себя Танечка и взяла быка, вернее, одинокую бабушку за рога, и уже через два месяца Наташка уезжала на Украину.
Как они прощались на Московском вокзале, Марина не любила вспоминать. Они то плакали, то смеялись, говоря друг другу банальности:
– Какие глупости – расстояние! Всего-то Украина! Не Америка же, правда?
– Правда!
– Мы будем встречаться каждый год, правда?
– Правда!
– И даже чаще! Правда?
– Конечно! Три раза в год как минимум!
И обе при этом знали, что не будут они встречаться каждый год, не получится. Да, Украина – не далекая заграница, но порой расстояние даже в сто километров преодолеть большая проблема. В общем, понимали они, но не признавались вслух о своих сомнениях, чтобы не рыдать. И так было плохо.
Домой с вокзала Марина ехала как с кладбища.
Они писали друг другу письма, звонили, а встретились только через пять лет после разлуки. Как в воду глядели.
Выбрались к Левушке. Если бы не Марина, Наташка ни за что не нашла бы могилу мужа. Южное за пять лет разрослось просто до немыслимых размеров.
– Самое крупное в Европе... – задумчиво сказала Наташка, стоя у аккуратно убранного в мраморную опалубку холмика. Уезжая на Украину, она оставила подруге деньги и попросила сделать все как надо. Денег хватило на скромный памятник с фотографией и на цветник, обрамленный мрамором.
Все остальное Марина каждый год делала сама: сажала цветы, выдирала сорняки вокруг, красила узенькую скамейку. Егорку она привозила с собой. Она не учила его, но он сам, увидев первый раз портрет Левушки, вдруг сказал:
– Папа...
Потом она объяснила ему, когда он стал постарше, что это не папа, а дядя Лева.
– Тогда где мой папа?
– Ну, твой папа, сынок, его нет...
– Не-е-е-ет, так не бывает! Я помню, что дядя Лева нас на каруселях катал. Это папы детей катают на каруселях.
Марина тогда не стала переубеждать сына. В конце концов, о таком папе, каким был Левушка, любой ребенок мог только мечтать. Конечно, ничего Егор помнить не мог, просто были мамины рассказы про Наташу и Женечку, про дядю Леву, были фотографии. А может быть, проявилась и какая-то особая детская память, и Егорка в самом деле все это помнил. Вот Марина, например, помнила себя лет с пяти, а он, может быть, с более раннего возраста.
Разубеждать Марина его не стала. А сам он, даже повзрослев, вопросов на эту тему не задавал. Историю дружбы его матери с семьей Стрелковых он не раз слышал. Фамилии опять же разные, а при этом Левушку он, вспоминая, называл «папой Левой». Вот и все.
Ох и наквасились они с Наташкой! Шутка ли сказать – не виделись...
– А сколько мы не виделись-то? Лет двенадцать?!
– Почти четырнадцать...
– Почти четырнадцать... Целая маленькая жизнь. – Наташка закурила и, разгоняя дым ладошкой, распахнула створку окна. С улицы потянуло сентябрьской южной прохладой, которой безумно рады местные жители – «наконец-то жара отпустила!». Для них плюс двадцать три – уже прохлада против плюс тридцати пяти. А для Марины, которая минувшим летом ни разу не разделась до сарафана, так как лето было дождливое и холодное, это был знойный вечер, и впереди у нее таких вечеров было как минимум десяток. Да еще у моря!
– Тиха украинская ночь! – с чувством выдала Наталья, выпустив дым колечками прямо за окно, и закончила: – Но сало трэба перепрятать!
Они расхохотались.
– Все, Нат, больше ни-ни! Давай завариваем чай и дальше пьем только его и трезвеем. И часов пять надо поспать. Тебе завтра на работу, а мне в дорогу. Я хочу засветло до родственников добраться.
– Мариш, может, еще на денечек останешься?
– Не уговаривай! Не останусь! Наташка, ну пойми ты: мне на работе только десять дней дали! А я к ним
