Но он отыграл свой концерт и где-то на освещенной фонарями набережной аккуратно уложил скрипку в бархатное ложе футляра, из которого собрал монеты и спрятал их в глубокий карман своего потертого концертного фрака.
Опьяненная нежной скрипкой, Марина не могла уснуть до глубокой ночи. Она сидела на веранде своего домика в кресле-качалке и машинально отталкивалась кончиками пальцев от широких деревянных половиц. Они «пели» под раскачивающимся креслом. Совсем не так, как пела далекая скрипка. Да и почему деревянные доски пола с облезшей краской должны были петь
А настил скрипел и скрипел, убаюкивая пленницу, попавшую в уютный капкан на кривых дугах-ногах. Издалека Марина видела, как на скрип вышел кто-то на крыльцо служебного домика, облокотился на ограждение, закурил. И в тишине все звуки были четкими и ясными: «чирк-чирк» – скользнул палец по зажигалке, «пи-и-у» – скрипнула половица. Марина еще оттолкнулась от пола пару раз, потом выбралась из кресла и ушла в дом, плотно затворив за собой дверь. А тот, кто курил на крыльце, еще долго стоял под луной. Наверное, у него была бессонница.
– Ну, как вам ночная скрипочка? – спросил ее следующим утром Тихон Сергеевич, когда Марина пробегала мимо него на пляж.
– Фантастика! – откликнулась она. – Не люблю слова «феерично», но очень феерично! Знать бы еще, кто так мучает ее?
– Нет ничего проще! Мой сосед – цыган Рома. Он мой друг, из детства. Душу, стервец, вынимает...
Это точно. Скрипка цыгана Ромы переворачивала все вверх дном. Она время останавливала. Для Марины, коротавшей вечера в одиночестве на оставленной туристами базе на Южном берегу, она стала настоящим подарком судьбы.
Через пару дней, возвращаясь с концерта, Марина увидела приглушенный свет в ресторане и людей. «Кто-то со стороны заглянул», – подумала Марина и повернула к ресторану. Там тоже играла тихая музыка. Не скрипка цыгана Ромы, но тоже очень приятная. В центре небольшого зала за низким столиком сидела компания – четверо мужчин и одна девушка.
Марина подошла к стойке, за которой стояла уставшая Тоня, и попросила у нее сок. Тоня достала из холодильника коробку, аккуратно обрезала носик, налила в тонкостенный стакан.
– Гости? – кивнула Марина незаметно на компанию.
– Ага! К хозяину приехали. Сейчас покажу им, где и что, и спать пойду. Устала...
Марина пила сок и слушала Тонину болтовню. Вроде все как всегда. Вроде все это она уже говорила. Она всегда об одном и том же. О том, что уже осень, и нет компании, и вот-вот дожди польют. И слова ее, как монотонный осенний дождь по крыше, барабанили по барной стойке, по перевернутым кофейным чашкам.
А Марина вдруг ощутила спиной какое-то движение, резко повернулась и прямо перед собой увидела...
Нет, сначала она выронила из рук стакан и смотрела, как он, с остатками апельсинового сока, медленно, как в кино, падает ей под ноги. Прошла всего секунда до того момента, как стакан ударился в пол, покрытый серо-зеленой плиткой, взорвался, рассыпался в мелкие брызги, растекся по полу рыжей лужей, а ей показалось – вечность. И за это время в голове у нее пронеслась вся жизнь. Нет, чуть меньше, чем вся, но тоже очень много. Почти четверть века...
«Четверть века, четверть века, четверть века...» – стучало у нее в голове, словно в старом осеннем парке крутилась карусель, и бежали по кругу деревянные лошадки, стуча копытцами, и мелькали лица, знакомые и не очень. Сколько было их, этих разных лиц, за эти годы? Тысяча, десять тысяч, а может быть, миллион?! Они не запоминались, пролетая через ее жизнь стремительно. Родных лиц было так мало! Сын и мама, Наташка Стрелкова, Левушка и Женька, подружка Сашка Синицкая, Мужчина ее мечты, живущий в том же доме – кстати, как его имя-то? Михал Иваныч! Потом зоопарковские тетки, и не тетки, но тоже зоопарковские – обезьяна Моника, например. Потом лица из детства и юности, нечеткие, полузабытые – одноклассники, с которыми она ни разу не встречалась за эти двадцать с лишним лет.
И вот это лицо. Тоже из знакомых, из юности. Полустертое, какое-то не такое, лишь отдаленно напоминающее его. Но боль какая! Какая дикая боль! Потому что глаза все те же. Их ведь не изменишь.
Марина вытянула вперед руку, коснулась кончиками пальцев того, кто шагнул к ней практически с того света. Если верить рассказам о привидениях, то рука ее должна была пройти сквозь это видение, но она наткнулась на препятствие. И препятствие было свитером грубой вязки, мужским, немного колким. Он был небрежно наброшен на плечи, и рукава свисали по груди. Вот в рукав этот она и попала. И сначала ей показалось, что под ним пустота, как и должно быть в этой ситуации. «Привидения бестелесны...»
Но она уперлась в него всей ладошкой и почувствовала, как под ней, под этим рукавом, под черной футболкой колотится его сердце. Живое. Такое же живое, как и глаза, не узнать которые она не могла.
– Ты... – Не спросила. Зачем спрашивать, если так и есть – он.
– Я. – И голос его, чуть хриплый, низкий, если таким расхохотаться, то можно в темноте до икоты довести!
Марина хотела попятиться от него, но за спиной была стойка. Некуда было пятиться! А рукой своей она уже не могла его сдерживать. И если он сделает шаг вперед, то у нее рука сломается, подвернется и плетью повиснет. И что она тогда без руки делать будет? Ей же рулить!
Тьфу! Ну при чем тут...
Марина сделала шаг вправо, поднырнула под его руку. Под ногами у нее захрустели осколки стекла, и она чуть не упала, поскользнувшись в сладкой апельсиновой луже.
Не замечая чужих людей, удивленного кудахтанья Тони и прожигающего ее насквозь взгляда, перепутать который невозможно ни с каким другим, Марина пролетела через полутемное пространство ресторана, скатилась со ступенек и побежала в свой домик. За ней никто не гнался, но ей казалось, что кто-то дышит прямо в затылок. И успокоилась она только в своем номере, когда задвинула засов и прислонилась спиной к двери.
«Что это было?» – лихорадочно подумала она.
– Что это было? – спросила сама себя вслух.
Через полчаса она лихорадочно собирала вещи. Причем свет не включала: при свете луны шарахалась из угла в угол, заранее зная, что забудет половину нужных ей мелочей. Потом села у стола, понимая, что никуда она сейчас не поедет. И не потому, что темно и страшно ехать по горной дороге, а потому, что не могла она так уехать. Она понимала, что тайну эту узнать ей будет страшно, но не узнать – еще страшнее.
Она слышала, как кто-то ходит в темноте под окнами ее домика, – камешки у крыльца хрустели под ногами. То, что это он, она не сомневалась. Пал Палыч? Так его называла Тоня? Пал Палыч, значит... Ну- ну...
А тогда его несколько иначе звали...
III
– Девушка! С вами можно познакомиться? – Рядом с Мариной на горячую гальку кто-то лег. Мокрый. Он до Марины не дотронулся, но она почувствовала, как от него тянет влажным холодком.
Она прищурилась, но все равно не разглядела человека – солнце светило и слепило так, что все вокруг сквозь сомкнутые ресницы было ослепительно-белым. «Вот почему белое солнце пустыни», – мимоходом отметила Марина и все-таки потрудилась приоткрыть один глаз.
Мужчина. Взрослый. Марина про таких говорит – «дяденька». Не то что Саша-футболист или Гарик Светозаров. Этот взрослый и серьезный. Те поросята для знакомства с девушкой могли набрать в полиэтиленовый мешок холодной воды и запросто вылить ее на горячую спину и, глядя на то, как визжит жертва, притворно сказать:
– Ой, а я решил, что вы уже зажарились совсем, и помог вам охладиться! Извините! Напугал! А можно с вами познакомиться?!
Этот был не такой. Ему было лет тридцать пять. Может, чуть меньше, но все равно старенький для
