приходилось сталкиваться с этим лицом к лицу всего-навсего с прозрачным щитом и плохеньким оружием в руках. Настоящая война. Для Араса очевидно было, что нужно уничтожить ту часть населения, от которой исходит угроза, но люди, похоже, не ищут конечных решений для своих проблем.
За дверью послышались шаги Шан – четкие, не похожие ни на чьи другие. Арас отложил шебу. Он ждал, когда она откроет дверь. Она вылетела из дому злая-презлая, и он ожидал, что она вернется в том же состоянии: в последнее время Шан постоянно бесилась. Гнев исан до сих пор заставлял его поеживаться от страха. В кого бы ни превратил его с'наатат, в душе Арас навсегда останется мужчиной вес'хар – кормильцем, хранителем дома, который постоянно будет искать расположения
От двери слабо подул ветерок. Шан подошла к Арасу сзади. От нее исходил запах не какой-то эмоции – просто приятный, женский. Положила руки ему на плечи и легонько сжала. Арас затаит дыхание: этого жеста он от нее никак не ожидал.
– Прости меня, – тихо проговорила она. – Я редко настолько выхожу из себя.
Не злится. Арас не знал, потянуться ли руками к ее рукам или же просто сидеть тихо-тихо. В конце концов он поднял одну ладонь и накрыл ею руку Шан. Она никак не отреагировала.
– Ты видела отвратительные вещи. Я понимаю твою реакцию.
Она тихонько фыркнула.
– Почему ты не рассказывал о том, что случилось с тобой в плену? Я видела… Твои воспоминания, они…
– Я пытался. Но ты была тогда озабочена с'наататом.
– Прости. Правда, прости. Я не представляла себе… Если бы представляла, была бы помягче…
– Я тоже разделяю твои воспоминания. Бунты… Ты по-настоящему боялась бутылок с зажигательной смесью.
– Да уж… – Она поежилась. – Это основная проблема с прозрачным щитом. Ты видишь пламя. Сколько бы раз это ни повторялось, я все время боялась. Наверное, самые яркие воспоминания всплывают первыми. – Она внезапно убрала руки и отступила назад. – Прости, что добавила тебе проблем.
– Думаю, мы квиты. Так говорят?
– Ага. Что еще там лежит на поверхности?
– Много сожаления и злости. Насилие. Ты редко сожалела, причиняя кому-то боль.
– Вот теперь ты знаешь, кто я такая.
– Я и раньше знал. А ты?
– Да. Приходилось. Давай по чашке чая, это поможет во всем разобраться. – Она поставила воду кипятиться и достала с полки чашку со своим драгоценным запасом. – Спасибо, что посадил чай. Один парень мне их показал. Вряд ли он хотел испортить тебе сюрприз…
– Мне кажется, есть вещи, которые тебе нужны, чтобы быть счастливой. Я стараюсь тебя ими обеспечить, если это в моих силах.
– А ты счастлив, Арас?
– Мне трудно быть счастливым во Ф'наре.
Шан замерла. В одной руке у нее был кувшин с водой, в другой – стеклянная банка с измельченными листьями чая. Она выглядела необычайно мягкой и грустной одновременно. На мгновение Арасу показалось, что сейчас можно задать тот самый вопрос, который мучил его уже несколько недель, но он одумался. Это нечестно. Она даже не понимала этого по его запаху, принимая за волнение.
– А что отвечают вес'хар, когда ты им говоришь о случившемся с тобой?
– Я никогда им не говорил. Не в подробностях.
– Почему?
– Мне стыдно.
– А ты кому-нибудь вообще говорил?
– Нет. Я не хочу, чтобы кто-то знал…
– Это не совсем по-вес'харски.
– А я и не совсем вес'хар.
– Послушай, большая часть все равно рано или поздно всплывет у меня в памяти. А тебе стоит выговориться. Расскажи мне.
– Я совершил постыдные вещи. – Дело не в том, что он не хотел, чтобы она узнала. Он не хотел произносить этих слов и слышать их своими ушами. – Вещи, о которых я сожалею.
– Как и все мы. Боже, ты же знаешь, что сделала я. Оставим страшилки на потом. Давай. Я хочу услышать все.
Она сказала «все», и он зацепился за это слово. Вес'хар очень буквально воспринимают многие фразы. Он взглянул на ее шебу на столе, и засек время. Казалось, что она прилагает усилия, чтобы не отвести взгляда. Шан смотрела ему в глаза и время от времени быстро моргала. Банку она так и держала в руке.
Вряд ли исенджи можно назвать особенно изощренными и изобретательными палачами, тем более по сравнению с людьми, зато они брали настойчивостью. Арас рассказывал, как его избивали, жгли каленым железом и сдирали с него кожу. Он рассказывал, как задыхался, замерзал и не мог шевелиться из-за переломанных костей. Они не придерживались тщательно разработанной стратегии по достижению цели, просто выплескивали всеобщий гнев на единственного врага – разрушителя Мджата: до остальных вес'хар исенджи добраться не могли. Шан видела это, переживала это, и потому Арасу было несравнимо легче говорить о вещах, о которых молчал веками.
Он не останавливался, пока не дошел до своих голодовок и того, как его насильно кормили.
– Они заставляли меня есть мясо. – Горло сжималось, отчего голос звучал совсем неестественно, слишком тонко. Арас завидовал людям – они могут рыдать. Вес'хар плакать не умеют.
– Это для тебя было страшнее всего? – хрипло спросила Шан. – Ты этого стыдишься, Арас?
– Да.
– Они кормили тебя мясом вес'хар?
– Нет.
Кормили просто мясом – мясом какого-то животного. Гефес этим не напугаешь, но для вес'хар все иначе. Арас с трудом отвел взгляд от шебы и посмотрел Шан в глаза.
В воздухе так густо пахло волнением – от них обоих, – что Арас ничего другого по запаху определить не мог, и приходилось судить только по выражению ее лица. Лицо Шан выражало лишь удивление. Может быть, пополам с отвращением? Нет… Она просто не понимала, почему столько столетий его за это глодала совесть.
Арас почувствовал себя уязвленным. Она – единственный человек, который мог понять, почему с этим ужасным, отвратительным почти невозможно жить. Любой вес'хар понял бы. Именно поэтому Арас никогда не рассказал бы всего этого вес'хар.
Он взглянул на хронометр шебы. Он говорил непрерывно без малого два часа.
– У тебя не было другого выбора, – сказала Шан. Нет, ни капли отвращения. Она необыкновенная, исключительная, но все инстинкты в ней – от гефес. – Ты не убил, чтобы съесть, и ты не выдал исенджи информацию. Тебе нечего стыдиться. – Она поставила банку на стол и взяла его руки в свои. – Что ты хочешь услышать, Арас?
– Я не понимаю тебя.
– Что бы ты хотел сейчас услышать? От каких слов – искренне сказанных – тебе бы полегчало?
Он задумчиво пожевал губами. В памяти возник образ Бена Гаррода, предка Джоша. Он говорил о «грехе», «раскаянии» и «прощении». Он говорил, что Арасу нужно раскаяться за содеянное в Мджате, но Арас вспоминал о безери – и не находил в себе раскаяния. А теперь он ощущал отчетливый привкус мяса неведомого существа, которое запихнули ему в рот.
– Я хочу получить прощение. Бен Гаррод сказал, что его Бог может меня простить.
– Не думаю, что его Бог сможет явиться тебе в ближайшее время, – тихо проговорила Шан. – Но, если позволишь, я сделаю это за него. Я прощаю тебя, Арас Сар Июссан. Отпусти это. – Она убрала с его лица несколько прядей, выбившихся из косы. – Там, откуда я родом, тебя бы считали героем.
– Невозможность умереть – это не героизм. И я не знал того, чего требовали от меня исенджи, нет в
