– Вы даже не пытались скрыться от нас.
– А где мне скрываться? И что бы вы сделали с колонистами, если бы я вздумала бежать?
Местин оставила свои попытки понять Шан и повернулась к выходу. Через несколько дней с этим придется разбираться Чайяс.
– Эй, а что, собственно, происходит сейчас? – раздался у нее за спиной голос Шан.
Местин обернулась.
– Понятия не имею. И, как мне думается, никто не имеет. У нас нет преступности, поэтому мы не знаем, как наказывать. И никогда на нашей памяти нам не встречались зараженные с'наататом инопланетяне.
Повисла пауза.
– Ну, кажется, я знаю, чем все закончилось в прошлый раз, – сказала Шан.
– Вы, наверное, больше меня знаете о том, что Арас сделал с Мджатом.
– Слушайте, это же еще не вошло у него в привычку! Отпустите его.
Похоже, единственное, что волнует гефес, это судьба Араса. Такое стремление защитить мужчину даже тронуло сердце Местин. Но она решила прекратить спор, подозревая, что ее подбивают на какую-то сделку.
– Вас покормили, так? У вас есть все необходимое? Шан странно ухмыльнулась. Неудивительно, что юссисси опасаются людей. Местин заметила в углу ее сумку – бесформенное нечто из темно-синей ткани, которое надевается на плечи и очень походит на вещь вес'хар. Невиан не ошиблась. Кажется, все вещи Шан – в той сумке. Весьма скромно для жадных гефес.
– Я всегда путешествую при полном снаряжении. – Шан перестала моргать. Ее глаза невероятно раздражали Местин – бледные и прозрачные. – У меня есть все, что мне нужно.
Местин ответила на ее взгляд, и на какое-то мгновение ей показалось, что она поняла то, что сказала ей гефес.
Арасу снова снился сон – огонь, ненависть, острая и злая скорбь. Не его. И это даже не унаследованная от жертв Мджата память, потому что воспоминания исенджи приходили наяву. Нет, этот сон – реальное событие из жизни его тюремщиков, которое ему несложно подтвердить, потому что он – одно из действующих лиц. Другой огонь, другие чувства…
Вес'хар не видели снов и не спали подолгу. Но когда Арас дремал, измененный геном подсовывал ему яркие картины: иногда – почти человеческое лицо земной обезьяны, иногда – закрытую дверь. А иной раз – ало-золотое пламя. И вместе с этими образами приходило чужое чувство – гнев, от которого горло сводит судорогой.
На этот раз он смотрел сквозь искаженные языки пламени, как сквозь поток горячего воздуха или чистую воду на мелководье, а огонь наступал на него и дугой перекрывал поле зрения. Пламя не жгло, но от первобытного ужаса едва не отнимались ноги… Арас проснулся.
Он прислонился к гладкой стене одной из комнат в доме Чайяс во Ф'наре. Местин привезла его сюда ждать решения старшего матриарха. Образы и ощущения все еще пылали в голове и горле. Сильнее всего был гнев.
Это наверняка воспоминания Шан. Он смотрел ее глазами. Он не имел представления, где находится, и вокруг видел только бесформенную тьму, но ярко ощущал протяжный всхлип, готовый вырваться из груди, что-то гладкое и тяжелое, отчаянно зажатое в ладони – ее ладони – и болезненный спазм в горле. А потом раздался мужской голос:
– Ты что, собираешься сидеть здесь всю ночь?! Или, черт подери, пойдешь и сделаешь что-нибудь?!
Злые, жестокие слова, казалось, предназначались не для того, чтобы ранить ее. Давление в груди и глотке достигло предела и взорвалось. Холод и энергия хлынули в руки и ноги. И ничего. Арас чувствовал себя так, будто его выдернули из мира и бросили в пустоту.
Этот эпизод всплывал в сознании Араса во сне и наяву, он переживал его десятки раз с того момента, как инфицировал Шан, а Шан в свою очередь инфицировала его. Все, что с'наатат взял у нее, казалось полезным. Жестокая сцена повторялась всегда одинаково, и, зная, что человеческая память непредсказуема, неточна и подвижна, Арас сделал вывод, что она проигрывала ее в воображении множество раз.
Арас надеялся, что ему представится случай спросить о событиях, что выжгли в ней такой след. Но вероятнее всего ему уже не суждено ее увидеть, и это осознание наполняло его безысходным отчаянием.
Он встал и посмотрел в окно на террасированные склоны кальдеры, в которой уютно расположился Ф'нар. Солнце еще не встало над горизонтом, однако благодаря перламутровому покрытию хаотически расположенные домики на западном склоне сверкали и переливались.
Люди называли его Городом Жемчуга. Нескольким колонистам из Константина довелось увидеть Ф'нар, и они увидели его сквозь призму своей религии и объявили чудом. Его и назвали соответственно, ссылаясь на отрывок из какой-то священной книги. Но Шан, по обыкновению, прагматичная, сказала, что это дерьмо насекомых, потому что, по сути, покрытие им и было… Такой прагматизм ему нравился.
Все зависит от восприятия.
Арас не верил в чудеса, хотя сейчас чудо ему ох как не помешало бы. Он не боялся смерти. Несколько раз за свою неестественно долгую жизнь ему случилось пожалеть, что он лишен милосердного права умереть. Он больше всего боялся утраты. Он вовлек Шан в эту историю без ее согласия, а теперь должен покинуть ее, и она останется одна и будет страдать от того же одиночества, а он потеряет единственное близкое существо, которое появилось в его жизни впервые за много столетий. Это… нечестно.
Арас медленно мерил комнату шагами. Что бы ни случилось с ним, они не причинят Шан вреда. Она слишком нужна им. С ней все будет хорошо. Она будет в безопасности. Арас кое-как успокоил себя этим, но не до конца. Стоит ли посоветовать Чайяс, как им лучше его убить? Лучше всего подойдет взрывчатка из человеческих запасов. Все остальное, действуя не так быстро и разрушительно, даст с'наатату время, чтобы перегруппироваться и сохранить носителю жизнь.
Он услышал, что Чайяс приближается, за минуту до того, как она вошла в комнату: шорох дрен по плитам, шажки помощника-юссисси, который старался от нее не отстать. Войдя в комнату, она заполнила ее собой, и причиной тому были не только размеры и впечатляющая наружность – она источала острый запах волнения. Человек попытался бы надеть маску невозмутимости, но любой вес'хар легко улавливал состояние другого. Поэтому изображать смелость не имело смысла.
– Арас, ты поставил меня в безвыходное положение, – произнесла она вместо приветствия. Чайяс сияла. Ее дрен переливался, как сам Город Жемчуга. – Не представляю, что с тобой делать.
– С Шан Франкленд все в порядке? Она до сих пор в доме Ферсани?
– Сегодня утром поела. Без конца спрашивает о тебе. От этого Арасу стало только хуже.
– Я этого не планировал.
– Тогда зачем ты это сделал? Почему нарушил все правила, естественный порядок вещей? Тебе так сильно не хватало товарища?
– Она умирала. Исенджи выстрелили в нее. И я не мог стоять рядом и просто смотреть, как она гибнет! – Арас замолчал. Воспоминание причиняло боль, но сейчас это было важно. – Ваши предки не задумываясь нарушили порядок вещей, когда им понадобились воины, чтобы защитить этот мир.
– События прошлого – не оправдание для поступков в настоящем.
– Тогда смотрите по обстоятельствам. Я не стану умолять, чтобы вы подарили мне жизнь. Делайте, что посчитаете нужным.
– Арас, никто никогда не поступал намеренно вопреки общему благу. Я не знаю, нужно ли тебя карать. Но если бы мы уничтожили все следы с'наатат, то избежали бы многих бед в будущем. И не только для себя.
Даже сейчас это разозлило его, хотя тут же мелькнула мысль, что его гнев, гнев вес'хар, всего-навсего раздражение по сравнению с той яростью, что заключена в Шан.
– Я не согласен. Вы можете уничтожить меня, можете уничтожить даже Шан Чайл. Но разве вы имеете право стереть с лица планеты эту форму жизни?! С'наатат – часть мира Безер'едж. Мы не вправе убивать его лишь потому, что нам он неудобен. Иначе мы ничем не отличаемся от исенджи. Или от гефес.
– Тогда мне придется решить, стоит ли выживание одного вида той выгоды, которую его смерть может
