«Думай, сынок, ты же умный», – говорила когда-то мать.
«Думай, Петька, думай!» – учил легендарный Василий Иванович Чапаев.
И Гусев нашел ту единственную ниточку, потянув за которую, размотал весь клубочек, – Егорыч, Сонин отчим и поручитель, представлявший в суде ее интересы. Где-то в бумагах должен быть адрес его автосалона и даже, кажется, визитная карточка.
Тем же вечером, предварительно позвонив, Гусев поехал на встречу с Сониным отчимом. Разговор затянулся надолго. На прощание мужчины крепко пожали друг другу руки. Егорыч обещал держать язык за зубами и слова своего не нарушил. Так что, когда на следующее утро Гусев позвонил в дверь Мартиной квартиры, Соня пребывала в счастливом неведении. Вернее, в печальном. Поскольку какое уж тут счастье? Грусть-тоска…
Марта ушла на работу. За окном нехотя занималось зимнее утро. Спешить было некуда, делать нечего и надеяться не на что. Впереди маячил длинный пустой день, и неизвестно, чем заполнить эту пустоту.
Странное выражение – «убить время». Можно даже сказать, парадоксальное. Вот интересно, как убивают свое время, стоячее, словно гнилое болото, заключенные одиночных камер? Наверное, мечтают о свободе. А у нее, у Сони, этой свободы девать некуда. Хочешь – вставай, а не хочешь – еще полежи, почитай газету. Вот, пожалуйста, большая статья о крысах. Самая подходящая для нее тематика – как раз под настроение.
Оказывается, крысы – страстные поклонники алкоголя. В одной лаборатории в ходе эксперимента ничтоже сумняшеся споили целую колонию. А когда в клетку посадили здорового непьющего самца и он стал отталкивать от поилки с алкоголем собратьев-пьяниц, те просто задушили его ночью.
Соня представила компанию хвостатых забулдыг, нализавшихся водки до поросячьего визга. Глазки- бусинки зорко высматривают добычу, острые зубки перемалывают харч вместе с кастрюлей – злобные васятки в крысиных шкурках, смертельно опасные в стае. А где же ее Щелкунчик?..
Вот тут-то и грянул звонок в дверь. Соня подпрыгнула от неожиданности и решила не открывать. Но звонок все звенел и звенел, и она, теряясь в догадках, отправилась в коридор. Наверное, это Мартин профессор, изнемогая от жажды любви и ужаса разоблачения, тычет в кнопку дрожащий пальчик. А может, он впопыхах забыл здесь трусы, и теперь разъяренная Идочка, не досчитавшись имущества, ждет ответа? Сейчас она его горько разочарует, а еще лучше, до смерти перепугает – это уж как получится.
Соня подкралась к двери и заглянула в глазок. Прямо на нее, уродливо искаженный увеличительным стеклом, смотрел Гусев. Матерь Божья!
Она шарахнулась в сторону, как испуганная лошадь. Как будто он мог ее видеть! И замерла, прижавшись к стенке.
– Соня, открой, – сказал Арнольд Вячеславович. – Я знаю, что ты там. Я все равно не уйду.
– А что случилось?! – хрипло каркнула Соня и нервно откашлялась. – Я просто в отпуске…
– Мне нужно поговорить с тобой. Потом я уеду. Обещаю.
И она открыла дверь. Спохватилась, что стоит в накинутом поверх ночной рубашки халате. Метнулась в ванную и крикнула ему оттуда:
– Вы проходите на кухню! Я только переоденусь!
– А почему ты обращаешься ко мне во множественном числе? – удивился Гусев. – Я здесь один.
«Дура, дура, дура!» – бормотала Соня, срывая с себя одежды и натягивая другие. Ну почему на кухню?! Он что, пожарник? А с другой стороны, куда она должна была его пригласить? В спальню? Или в гостиную? Там как раз ее диван гостеприимно разложен… А это дурацкое «вы»? Что за самоуничижение?
Она лихорадочно умылась. Хотела было накраситься, но передумала – с чего бы это? Расчесала волосы и направилась в кухню.
– Я тут у вас похозяйничал, – обернулся к ней Гусев. – Вы ведь еще не завтракали? Я, честно говоря, тоже.
На плите шкварчала в сковородке яичница, клохтал закипающий чайник, посередине сервированного к завтраку стола стоял букет белых нераскрывшихся тюльпанов. А она и не заметила, что он пришел с цветами. Впрочем, приди он сейчас с автоматом Калашникова или гранатометом РПГ-29 «Вампир», она бы и то не обратила внимания.
Они сели за стол и уткнулись каждый в свою тарелку. Однако порция Гусева так и осталась нетронутой, в то время как Соня расправилась со своей с устрашающей скоростью – заела стресс.
– Соня, – заговорил наконец Гусев. – Я все понимаю. Твои чувства… Наверное, моя… невоздержанность испугала тебя, возмутила, не знаю. Но в любом случае хочу, чтобы ты понимала…
В общем, когда-то я был женат. Давно. Жил тогда с матерью в Смоленске и привел свою жену к ней в дом. Отношения у них не сложились с самого начала, и, честно говоря, даже сейчас я не вижу, как мог бы исправить ситуацию, примирив двух яростно ненавидящих друг друга женщин. Наверное, только развести в разные стороны. Но тогда такой возможности не было, как, впрочем, и понимания, насколько далеко зашло дело.
В пылу очередной ссоры жена ударила мою мать по лицу. И я подал на развод. Она пыталась помешать мне, грозила наложить на себя руки. Но есть вещи, которые нельзя исправить, я остался непреклонен и угрозам ее не поверил. И тогда она сделала это – напилась какой-то дряни. И не важно, пыталась ли таким образом меня шантажировать или действительно хотела уйти из жизни – результат говорил сам за себя.
Завели уголовное дело по статье, предусматривающей ответственность за доведение до самоубийства. Тем более что она оставила записку, где во всем обвиняла мою мать.
Дело прекратили за недоказанностью, и я уехал в Москву. Тогда во всем винил мать и порвал с ней всякие отношения, кроме финансовой помощи. Теперь, конечно, все видится иначе. Но парадокс заключается в том, что чем больше проходит времени, тем труднее сделать шаг навстречу друг другу. И она первой руки не протянет – побоится отказа, я ее характер знаю. И я не протяну. Знаю, что не простит.
Вот это одна сторона медали. Теперь вторая.
Впервые я увидел тебя однажды под Новый год на корпоративной вечеринке. Ты, конечно, не помнишь. Такой храбрый заяц, поднявшийся на чужую защиту и схлопотавший по носу.
А потом мы случайно столкнулись за городом. Возле пансионата «Снегири». Сначала я не врубился, раздосадованный ситуацией, но когда ты сказала, где работаешь, вспомнил. А вот ты меня так и не узнала, и это здорово уязвило мое самолюбие. Хотя, с другой стороны, вряд ли бы ты так открылась, определив во мне своего начальника.
Ну, и я попался, увяз, как муха в меду. Считай, что это была любовь со второго взгляда. А может, и с первого, просто я сразу не осознал этого. Но я тогда точно понял, что ты не свободна, и мне, как говорится, не светит.
Тем не менее запросил у кадровика твое дело и узнал все, что можно, в частности, адрес. Ходил вокруг твоего дома, пытался вычислить окошко. Видел, что ты не одна… А потом решил купить квартиру напротив. В надежде, что когда-нибудь что-то изменится. Наверное, со стороны это выглядит глупо, нелепо. Но это так.
Ну, а дальше тебе все известно.
Он поднял на нее глаза, и Соня тут же опустила свои, не зная, что сказать, как себя вести и стоит ли верить в реальность происходящего.
– Я понимаю, что опять напугал тебя, – вновь заговорил Гусев. – И не требую ответа. Я, собственно, вообще ничего от тебя не требую. Просто теперь, когда ты знаешь, ты, возможно, переоценишь то, что случилось, и… И позвонишь мне. Сам я не стану тебя тревожить…
Он помедлил, но так и не дождался ответа. Оставалось только встать и уйти.
На следующий день, не сумев сдержать данного слова, Гусев все же позвонил Соне. Сначала на мобильный, который по-прежнему был отключен, потом на городской номер, полученный от Егорыча. Трубку взяла Марта.
– А Соня уехала, – растерянно сообщила она. – И не сказала, куда. Просто оставила записку, что уезжает на несколько дней. И все.
29
Решение поехать в Смоленск пришло само собой. Гусев ушел, а решение пришло. И Соня стала немедленно собираться, не оставляя себе времени на сомнения и раздумья. Впрочем, и собирать-то особо
