Думаю, что никаких далеко идущих намерений у него и в помине не было. Я сама его спровоцировала. А потом ужасно расстроилась, что все испортила, своими руками лишила себя одного-единственного подаренного мне судьбой шанса. Факсом отправила начальнику отдела заявление на отпуск за свой счет и уехала к тетке зализывать раны. А он меня нашел каким-то чудом и сказал, что тоже все это время… Что нарочно купил соседнюю квартиру, чтобы… Ну, вы понимаете… И рассказал мне о вашей трагедии. И как его мучит, что вы перестали общаться. Но он говорит, вы очень гордая и первой не сделаете шаг навстречу. И боится, что, если протянет руку, вы можете от нее отказаться. А время уходит, и двинуться навстречу друг другу становится все труднее…
Вот я и подумала: даже если вы меня отфутболите, он же все равно ничего не узнает. А вдруг получится, и два человека снова будут счастливы. Разве ради этого не стоило рискнуть?
Ну, а в поезде меня обокрали. Но зато в милиции разузнали ваш адрес, так что нет худа без добра.
Я понимаю, конечно, как нелепо выгляжу в ваших глазах. Но кроме вас, у меня в Смоленске никого нет. Поэтому позвольте мне, пожалуйста, позвонить своему отчиму и остаться у вас до утра, а завтра он заберет меня на машине. И может быть, вы даже согласились бы поехать со мной в Москву…
– Если бы вы знали, милая, что сейчас для меня сделали, – тихо произнесла Екатерина Семеновна. – Если бы вы только знали…
– Правда?! – возликовала Соня, и вместе с ней возликовал ее традиционно пустой желудок, да так бурно, так победно, что собачка навострила уши, а хозяйка замерла на полуслове.
– Да я, наверное, ума лишилась! – расстроилась Екатерина Семеновна. – Пою вас пустым чаем! Я, правда, себе-то почти не готовлю, да в общем-то и не живу по большому счету. Но мы сейчас что-нибудь придумаем. Яичницу с колбаской, сыр, масло. А завтра, прямо с утра, начнем новую жизнь! Настоящую! На всю катушку!
Вы не звоните сейчас отчиму, не надо его пугать посреди ночи. Утром будет в самый раз. К вечеру он подъедет, а за день мы успеем собраться…
Она говорила и говорила, словно пыталась высказаться за все долгие годы молчания, и делала все быстро, споро, раскрасневшаяся, помолодевшая. И собачка, чувствуя в воздухе нечто важное, судьбоносное, бегала за ней по квартире, стуча по полу коготками, и все поглядывала на Соню большими влажными глазами, будто пеняла, мол, знаю, откуда ветер дует…
После ужина, во время которого Соня молча поглощала яичницу под щебет Екатерины Семеновны, та сказала торжественно и строго:
– Я постелила вам в комнате Нодика.
Соня приняла душ, вожделея коснуться щекой прохладной подушки, в хозяйском халатике прошла в отведенные ей покои и обомлела. Перед ней был настоящий алтарь Арнольда Вячеславовича, не хватало только курящегося фимиама и возжженных свечей. Его книги, его вещи, его одежда в шкафу. С фотографий на стенах смотрел неизвестный ей Гусев. На письменном столе лежали два толстых альбома. Соня сгребла их в охапку и плюхнулась на кровать.
Вот он, совсем кроха, пялит бессмысленные глазки на руках молодой Екатерины Семеновны. Вот уже держит головку, лежа на пузе. Вот стоит голый в кроватке, ухватившись за перекладину, – ножки в перевязочках, на голове огромная фетровая шляпа, на шее галстук до самого пола – излюбленный родительский прикол. Время, предельно сжатое страницами семейного альбома. Жизнь, сконцентрированная в пачку снимков. Случайные кадры отмеренной на твою долю фотопленки, мелькающие так быстро. Щелк – и кто это тут у нас сидит на горшке такой важный? Щелк, щелк, щелк – палец в носу; флажок в руке; ранец за спиной. Зайчик под елочкой; юный барабанщик; круглый отличник. И уже пробивается темный пушок над верхней губой, и сигарета в уголке рта, и гитара, и пиво, и девочки.
А вот, наконец, и свадьба.
Соня жадно вглядывалась в незнакомые лица. Жених в строгом черном костюме. Юная невеста в воздушном, летящем платье. Вот они обмениваются кольцами. Целуются. Пьют шампанское, глядя друг на друга сияющими глазами. А вокруг цветы и улыбки. И только один диссонанс на этом празднике жизни, фальшивая нота, уродующая пастораль, случайный мазок, омрачивший идиллическую картинку, – Екатерина Семеновна. Поникшая птица с упавшими крыльями. Глаза покраснели от слез. Губы скорбно поджаты. Как будто не свадьба, а похороны. Не пир, а поминки. Тупик, крах, разбитое корыто.
«Но в чем она виновата? – думала Соня. – Разве мы вольны в своих чувствах? И ненависть столь же неразборчива, как и любовь? И столь же сокрушительна и неуправляема? Кто это сказал: «Тосковать о том, кого любишь, много легче, чем жить с тем, кого ненавидишь»? Значит, ненависть сильнее любви?..»
Она проснулась поздним утром. В тишине пустой квартиры мерно капала из крана вода.
Сколько всего безадресного вертится в голове. Умного и глупого, забавного и не очень. Чего только не наговорили люди за долгие тысячелетия своего существования, а стали от этого умнее? Похоже, мир покоится не на трех китах, а на трех граблях. И все уже было, но каждое новое поколение упорно изобретает свой собственный велосипед.
Вот она лежит в «девичьей» постели своего любимого, в чужом городе, в квартире его матери, с которой он не общается многие лета, без документов, обуви, одежды и, вне всякого сомнения, без мозгов. Из крана капает вода, а значит, в доме нет мужчины. У Марты это вечная история, хотя мужчины имеют место быть. Но это временные мужчины. А у них в коммуналке вообще льет, не переставая. Видимо, потому что мужчин там слишком много. И что из этого следует? А следует из этого логический вывод: чтобы краны не подтекали, в доме должен жить один постоянный мужчина. Господи! И о чем она только думает!
На кухне ее ждали вареные яйца. Скоро она начнет кукарекать, ей-богу! А что еще найдешь в холодильнике одинокой пожилой женщины? Только яйца. Может, она сама их и несет от безысходности.
Кроме яиц, которые Соня добросовестно съела, дабы не обидеть заботливую хозяйку, имелась еще записка.
До отчима она дозвонилась с третьей попытки – и то слава Богу, могла бы вообще не вспомнить его номер – и, услышав знакомый голос, радостно закричала:
– Егорыч! Это Соня! Вы только не волнуйтесь! Со мной все в порядке! Просто в поезде меня обокрали. Вы не могли бы за мной заехать?
– Конечно, – с готовностью согласился тот. – Какие вопросы. А где ты?
– Я в Смоленске.
– Где?! – изумился Егорыч.
– В Смоленске. Я вам потом все объясню. Записывайте адрес и телефон…
Послышался стук коготков по паркету, и на пороге кухни нарисовалась собачка. Она села на задние лапки, склонила набок головку и вперилась в Соню неотрывным взглядом – глаз в глаз.
– Где ты была сегодня, киска? – приветливо поинтересовалась та. – У королевы у английской? Что ты видала при дворе? Видала мышку на ковре?
Собачка смущенно потупилась, видимо, переживая за вчерашнее – нос у Сони слегка поблек, но еще достаточно убедительно напоминал о случившемся.
– Хочешь, дам тебе покушать?
Собачка рухнула на пол и даже глаза прикрыла, всем своим видом являя полное изнеможение и отрешенность.
– Ну как знаешь, – сказала Соня и отправилась переодеваться.
Посреди комнаты красной горкой возвышалась ее новая дорогущая блузка. То есть это ей вначале померещилась блузка, а на самом деле на полу валялось то, что от оной осталось – не лохмотья, не клочки и даже не маленькие кусочки. Острые зубки и коготки разодрали ее в крохотные перья, практически разобрали на нитки.
– Похоже, я уеду отсюда в одних трусах, – потрясенно произнесла Соня. – Вот зараза! – И выскочила из комнаты с вполне определенными намерениями.
