— Не будем им мешать. — Кейсуэлл отошёл в густую тень дуба, сел на скамью и жестом пригласил полковника. — Партия подходит к концу, а Чарльз страшно азартен и бывает просто вне себя, когда прерывают игру.
— А кто с ним играет? — стараясь не выдать своей заинтересованности, спросил Мейседон.
Девушка определённо произвела на него впечатление, хотя несколько не укладывалась в голливудские и телевизионные стандарты. Не хватало ей изнеженности, этакой капризности фигуры и стати, которая была модной вот уже несколько сезонов и которую старательно «носили» даже те женщины, которым для этого явно не хватало природных данных.
— Это наша общая знакомая, — неопределённо ответил Кейсуэлл, и было в его ответе нечто, давшее полковнику понять, что от дальнейших вопросов на эту тему лучше воздержаться.
Надо полагать, что девушка заметила прибывших, она, почти не прибавляя темпа, резко прибавила в силе ударов и быстро закончила партию в свою пользу, выиграв подряд два гейма.
— Я жду! — крикнула она Кейсуэллу, направляясь в Душ, располагавшийся возле бассейна.
Уотсон подошёл очень сердитый, вытирая разгорячённое лицо большим махровым полотенцем, висевшим у него через плечо. Ему было лет сорок, он был невысок но все-таки повыше, чем это показалось Мейседону сначала. Уотсон был рыжеват, веснушчат не только лицом но и телом; кожа его от пребывания на солнце не столько загорела, сколько покраснела. Он вполне мог сойти за представителя славного племени делаваров или ирокезов тем более что глаза у него оказались неожиданно тёмными, почти чёрными.
— Не дали вволю поиграть? — с улыбкой спросил Кейсуэлл.
— Наигрался, — пропел Уотсон, — ваша Доллорес кого угодно доведёт до седьмого пота.
— Это Генри Мейседон, Чарльз. Он не обижается, — Кейсуэлл легонько сжал предплечье полковника, — когда его называют просто Генри.
Мейседон счёл нужным утвердительно склонить голову.
— Очень приятно. А я в восторге, когда меня называют просто Чарльзом. Именем, которое носил этот великий и неповторимый актёр-коротышка. — Уотсон ещё раз прошёлся полотенцем по лицу, шее и полюбопытствовал: — А где же этот меднолобый солдафон из Пентагона, которого вам приспичило ввести в дело?
Кейсуэлл тихонько, почти беззвучно рассмеялся и снова легонько сжал предплечье Мейседона.
— Генри Мейседон и есть тот самый полковник, Чарльз.
Мейседон ещё раз поклонился, теперь уже с очевидной насмешкой. Уотсон удивился, но ничуть не смутился. Бесцеремонно оглядывая Мейседона с головы до ног, он спросил:
— Вы и правда полковник? Черт знает что! А где же ваш мундир? Где ваши аксельбанты, эполеты и ордена? Где ваш кольт, из которого вы без промаха попадаете в подброшенную десятицентовую монету?
— Чтобы удовлетворить ваше любопытство, я в следующий раз захвачу его с собой.
— Ради Бога не надо! Вдруг я рассержу вас ненароком, и вы мигом превратите меня в решето. Вам приходилось убивать людей, полковник?
— Я боевой офицер, мистер Уотсон.
— Надо же! Первый раз вижу живого боевого полковника. И все-таки отсутствие мундира сбивает меня с толку, шокирует, что ли, не пойму. Мне почему-то представлялось, что полковники даже спят в форме, застёгнутые на все пуговицы и затянутые в ремни. И это обстоятельство наводило меня на серьёзнейшие размышления об особенностях их интимной семейной жизни!
Покачивая головой, Кейсуэлл положил руку на плечо Уотсона, прикрытое полотенцем.
— Хватит паясничать, Чарльз. Генри может подумать о вас черт знает что.
— Завидую вам, Джон. Вы называете полковника запросто — Генри, как будто перед вами не пентагоновский офицер, а простой смертный. У меня язык не повернётся сказать такое!
— А вы попробуйте, — мягко посоветовал Мейседон.
— Как? Вы не сердитесь на меня? Или все это тонкая ловушка, а стоит нашему патрону удалиться, как вы придушите меня каким-нибудь изощрённым приёмом каратэ или джиу-джитсу?
Кейсуэлл поморщился.
— Хватит, Чарльз, — в его голосе прозвучали холодноватые нотки, — надо же знать меру! Введите, пожалуйста, Генри в курс дела, как вы это умеете — коротко, ясно, сообщите о самой сути наших затруднений. К сожалению, я должен ненадолго отлучиться. Надеюсь, вы не подерётесь?
Провожая взглядом статную фигуру советника, Уотсон тяжело вздохнул и завистливо пропел тенорком:
— Отправился к своей Долли.
— А кто она, эта Долли? — не удержался от вопроса Мейседон.
Уотсон внимательно взглянул на него.
— Прежде всего это женщина, полковник. Молодая, здоровая, красивая самка. Вы видели её на корте и не могли не обратить внимания на её несомненные женские достоинства. Кроме того, Долли — подружка Джона, в известном смысле на неё наложено табу, поэтому я не рекомендовал бы вам смотреть на неё слишком жадными глазами.
Мейседон закусил губу — этот книжный червь не был лишён наблюдательности. Впрочем, в этой специфической области человеческих взаимоотношений многие обнаруживают совершенно неожиданную наблюдательность. Тем не менее, следуя своему правилу всегда доводить до конца начатое дело, Мейседон спросил:
— А что это значит — подружка?
— Это значит — подружка, — сварливо пропел Уотсон. — Иначе говоря, дорогой генштабист, потаскушка.
Он покосился на медальное лицо Мейседона, на котором вместе с тенью огорчения появилась этакая снисходительная барская надменность, я очень довольный, злорадно расхохотался. И тут же вздохнул.
— Не надо думать о ней плохо, полковник — Долли — вполне приличная девка. Она учится в университете и мечтает стать археологом, помимо тенниса вполне при лично играет в крикет и гольф, отлично стреляет. Если бы она занимала в обществе более весомое место, то и называлась бы более благопристойно — любовница, возлюбленная, а может быть, и невеста. Равно, спустись она по общественной лестнице пониже, как получила бы романтичную кличку галл, бар-герл или что-нибудь в этом роде. А ныне Долли именно подружка! — И, резко меняя тему спросил: — Вы не страдаете водобоязнью полковник?
Мейседон взглянул на него удивлённо.
— Я имею в виду не бешенство, — снисходительно и ехидно пояснил Уотсон, — а самую заурядную воду, точнее говоря — бассейн. В конце концов, какая разница, где решать дела — на суше или на море? Германия подписала капитуляцию на суше, Япония — на море а что от этого изменилось? И белокурые бестии и косоглазые камикадзе заново вооружаются и во всех смыслах наступают нам на пятки.
— Насколько я понял, вы предлагаете выкупаться в бассейне, а заодно и поговорить о делах? — вежливо уточнил Мейседон.
— Вы удивительно догадливы, полковник!
— Я не против. — И уже на ходу Мейседон полюбопытствовал: — Скажите, мистер Уотсон, а вы всегда выражаете свои мысли столь сложным образом?
Уотсон одобрительно мотнул своей рыжей башкой.
— А с вами можно иметь дело, полковник. — Он по молчал и сердито, с резкими, писклявыми нотками в голосе добавил: — Я говорю заумно, когда сержусь!
— Вы считаете, что Долли заслуживает лучшей участи, — Уотсон поморщился.
— Не пытайтесь строить из себя Порфирия Порфирьевича.
— Простите?
— Это один из героев произведения Достоевского, судебный следователь. — Учёный покосился на идущего рядом собеседника. — Большой любитель копаться в чужих душах.
— Упаси Бог! Я и в своей-то боюсь копаться.
— Естественно Вы же боевой офицер, вам есть что вспомнить. — Уотсон ещё раз скользнул взглядом по
