лицу Мейседона и круто сменил тему разговора: — Кстати, вы напрасно думаете, что Долли мечтает о лучшей доле. Она прекрасно чувствует себя в своём нынешнем положении и вряд ли согласится променять его на какое-либо другое.
Мейседон взглянул на него недоверчиво. Уотсон усмехнулся.
— Уверяю вас! Время белолилейных скромниц кануло в Лету. Нынешние девы мечтают не о нежной любви и не о детях, а о сногсшибательных нарядах, дорогих машинах и экзотических развлечениях. Вообще-то женщины лучше мужчин! Они добрее, терпимее, многограннее, сбалансированнее. Они более люди, ближе к будущему! — Уотсон покосился на Мейседона. — Да-да! Что из того, что женщины в своей массе глуповаты? Развитый интеллект — болезнь вроде флюса, калечащая человеческую душу. Уродство вроде отвислого брюха штангиста-тяжеловеса или рекордных титек какой-нибудь там мисс Вселенной! Развитый интеллект подминает под себя все христианские идеалы, на которых с трудом балансирует наша ублюдочная цивилизация. Остаётся голый расчёт — дело, деньги, власть. Тьфу! Вспомните Гиммлера и сразу поймёте, куда может завести человека голый интеллект.
— Мистер Уотсон, — проговорил наконец Мейседон, — вы говорите любопытные вещи, но, по-моему, вы сами себе противоречите.
Учёный остановился, явно оскорблённый.
— Это почему же? Извольте объяснить!
Мейседон улыбнулся.
— Очень просто. Говоря о Долли, вы утверждали одно, а о женщинах вообще — нечто совсем другое.
Уотсон с очевидной снисходительностью взглянул на полковника.
— Разве Долли женщина? Она же потаскушка! Я и начал с констатации этого очевидного факта. А возвеличивал я женщину, понимаете? Женщину!
— Понимаю. Но, простите, как вы отличаете презираемых потаскушек от уважаемых женщин?
— Как? — Пожалуй, впервые за время общения с полковником Уотсон несколько растерялся, но уже через секунду на его лице появилась хитроватая улыбочка. — А как наши доблестные воины отличают свои самолёты от вражеских?
Мейседон пожал плечами.
— Существует масса самых разнородных признаков.
— Вот-вот, — с торжеством перебил Уотсон. — Масса самых разнородных признаков! Опознание самолётов возможно лишь при тщательном изучении техники и длительной кропотливой тренировке, не так ли? Ну, а самый процесс опознания происходит подсознательно, и говорить о нем нет никакого смысла.
Плавал Уотсон примерно в том же стиле, что играл в теннис. Словно мельница крыльями, размахивая руками и подымая тучи брызг, он с каким-то остервенением плавал плохо поставленным кролем до тех пор, пока совершенно не выбился из сил. Настоящих поворотов он, видимо, делать не умел. Уотсон предпочитал попросту хвататься руками за край бассейна и изо всех сил толкаться ногами, выполняя в воздухе нечто вроде полувинта. С трамплина Уотсон прыгать отказался, сказав, что презирает обезьянье занятие. Мейседону подумалось, что позиция эта определяется прежде всего тем, что Уотсон и без прыжков напоминает обезьяну — гиббона, несколько укоротившего передние конечности и научившегося довольно ловко ходить на задних. В пику этому зазнайке-учёному Мейседон несколько раз прыгнул, и довольно удачно, хотя каждый его прыжок вызывал серию язвительных и довольно остроумных замечаний Уотсона. Но замечания замечаниями, а поглядывал Уотсон на полковника явно одобрительно. Мейседон, решив, так сказать, окончательно «добить» его, попытался выполнить полуторное сальто с винтом, но перекрутил и смачно хлопнулся на плечи и спину, хорошо ещё, не плашмя. Уотсон пришёл в восторг — и расхохотался и развеселился так, что чуть не захлебнулся. В его радости по поводу неудачи коллеги было столько ребяческой непосредственности, что Мейседон не обиделся, а поэтому отшучивался добродушно и довольно ловко.
На территории бассейна была небольшая зона отдыха, прикрытая высоко расположенным тентом, а в этой зоне — бар с секретом, который был известен Уотсону. Было приятно, развалясь в прогретом, теплом шезлонге, тянуть понемногу прохладный грейпфрутовый сок, в который Уотсон добавил немного джина.
— Приступим к делам, полковник?
— Приступим, мистер Уотсон.
— С меморандумом, разумеется, вы познакомиться не удосужились?
— Просто не успел, — мягко поправил Мейседон.
— Узнаю стиль Джона, — вздохнул Уотсон, — сразу в седло и в дорогу, не проверив, хорошо ли подкован конь и крепко ли затянута подпруга. Ну да ладно, это не боль тая беда. Но впоследствии вы непременно должны познакомиться с меморандумом основательно, не пропуская ни страниц, ни параграфов — программу разрабатывала очень авторитетная комиссия: физики, химики, математики, инженеры, экономисты, политики, криминалисты, даже служители церкви. И все это учёные с именами.
Привлечение в комиссию профессиональных разведчиков Мейседона не удивило, но служители церкви? Какой прок от священников или кардиналов? Он не постеснялся высказать своё недоумение вслух. Уотсон взглянул на него с сожалением.
— Церковь, в особенности католическая, давным-давно не чурается серьёзной науки. Аббат Леметр был фактическим отцом современной теории горячей, расширяющейся Вселенной. Гамов лишь математически обработал его идеи — биг-банг, файрбол, слышали?
Мейседон скромно кивнул. Разглядывая его энергичное, но интеллигентное лицо, Уотсон неопределённо хмыкнул. Он никак не мог выработать определённого отношения к этому несколько загадочному пентагоновцу, а поэтому и не торопился устанавливать более простые отношения.
Содержание программы «Инвазия» Уотсон изложил очень сухо, добавив немного к тому, что Мейседон узнал от Кейсуэлла. И сразу перешёл к проблемам, напомнив об основном требовании: реализовав программу «Инвазия», в то же время похоронить её так, чтобы невозможно было отыскать могилу и эксгумировать!
— Кстати, догадываетесь, откуда президент узнал об этой инопланетной мине, которую под него подложили?
Мейседон на секунду задумался.
— Кейсуэлл? Да неужели?
Уотсон одобрительно кивнул.
— Эта догадка делает вам честь, полковник. Он самый. Хитёр, бестия! Он работал ещё с Джоном Кеннеди, у него старые связи в самых высоких сферах. Умен, ничего не скажешь. Но мыслитель он крупноблочный — Гумбольдт, а отнюдь не Максвелл. Из тех, кто хорошо ориентируется в лесу, но не разбирается в отдельных деревьях. Для таких частностей он нанимает негров вроде меня или вас. Кстати, сколько он вам положил за успех?
В голосе Уотсона прозвучали ноты искреннего интереса, и Мейседон, поколебавшись, честно сказал, что об этом разговора ещё не было.
— Так заведите этот разговор сами! Не будьте дураком не стройте из себя ультрапатриота и не стесняйтесь. Кстати, жадность не значится в числе пороков Кейсуэлла. Он делец-эстет, делец-любитель, состояние позволяет ему искать в делах не только труд, но и удовольствие.
— Учту.
— Догадываюсь. Вы хоть и тихоня, а своего не упустите. — Уотсон захохотал, бесцеремонно разглядывая полковника, но поскольку тот никак не отреагировал на эту шуточку, продолжил рассказ: — Признаюсь честно, я изрядно поломал голову над проблемой нон-эксгумации программы, пока не набрёл на идею мимикрии.
— А это что за зверь?
Очень довольный тем, что озадачил полковника, Уотсон многозначительно кивнул.
— Прелюбопытное явление! Я познакомился с ним случайно, когда вместе с биониками работал над одним вариантом головки самонаведения. Мимикрия — вариант маскировки, распространённый в мире насекомых. Например, безобидная муха маскируется под ядовитую осу и за счёт этого пользуется всеми правами и привилегиями последней. Вспомнив о мимикрии, я предложил Джону замаскировать оперативную часть программы «Инвазия», нарядив её в более респектабельные одежды. И мистер советник с радостью
