Вы прирождённый провокатор, полковник. Ну-ну, не обижайтесь, я сказал вам это в похвалу, а никак не в осуждение. Я и сам носился с этой провокационной идейкой, но потом уяснил, что не могу принять её по сугубо принципиальным соображениям.
— А именно?
— Неужели не догадываетесь? Вдруг сигнал тревоги соответствует действительности! Инопланетяне на нашей планете вот-вот схватят за горло человечество, а мы спрятались в кусты и хихикаем от радости потому, что удалось запихать в карман лишний десяток тысяч долларов. Нет, на такую подлость я не могу пойти принципиально!
Мейседон смотрел на учёного с изумлением.
— Послушайте, вы, стало быть, все-таки верите, что космическая инвазия может состояться?
— Верю, не верю, разве дело в этом? Дело в принципе! — проворчал Уотсон, поплотнее заворачиваясь в простыню. И вдруг рассердился: — А вы что — не верите? Совсем не верите? Даже самую крошечку?
Учёный даже на пальцах показал эту самую крошечку. Мейседон задумался, хмуря брови, потом медленно признался:
— Пожалуй, если речь идёт о самой крошечке, то верю.
— Вот видите! — Уотсон, очень довольный, завозился в шезлонге, устраиваясь поудобнее, но когда заговорил, в его голосе появились резкие, обиженные нотки. — Программа составлена так, что случайное срабатывание исключено — критический уровень мировой трансцендентности я установил с огромным запасом, в целых четыре сигмы. Вам это говорит о чем-нибудь?
— Говорит.
— Как же можно отказаться от расследования сигнала тревоги? В конце концов это наш долг! Не личный долг, а общечеловеческий, долг перед нашим миром, перед родной планетой… — Заметив выражение скепсиса на лице Мейседона, Уотсон нахмурился и оборвал себя на полуслове. — Не смотрите на меня как на идиота, полковник. Я и сам терпеть не могу слюнтяйской лирики и абстрактного философствования. Но погодите, вот вы влезете в программу по-настоящему и почувствуете, как незаметно начнёт меняться ваша идеологическая платформа. Ведь приходится думать черт его знает о чем, о чем истинные прагматики, вроде нас с вами, никогда не думают по своей воле.
Мейседон задумался, постукивая пальцами по мраморной столешнице низенького, блестящего хромом столика на колёсиках.
— Насколько я понимаю, вас беспокоит возможная огласка?
— Нас, полковник, нас, — саркастически поправил Уотсон. — Именно огласка. Представляете, сколько будет смеха, если тревога окажется ложной или охота на ведьм неудачной? Современного аутодафе нам не миновать!
— Можно, — на секунду задумался Мейседон, — вести расследование по закрытым каналам.
— Каким? — с самым скучным видом уточнил Уотсон.
— ФБР, ЦРУ, полиция! Выбирайте, что вам больше по вкусу.
Учёный затрясся от смеха, простыня снова попыталась соскользнуть с его худых плеч.
— Боже, как вы наивны, полковник! Наши секретные службы оберегают секреты от разведок других государств, но охотно делятся ими с промышленниками, сенаторами, а то и журналистами. Не безвозмездно, конечно. Капитал и наука, биржа и политика, конгресс и разведка переплелись сейчас в такой тесный клубок, что сам Господь Бог не разберётся. В кулуарах администрации говорят, об этом я знаю от Джона, и в этом аспекте я верю ему безусловно, — если хочешь сделать какое-то дело достоянием прессы, постарайся засекретить его как можно глубже. К такой заманчивой тайне сейчас же потянутся десятки тончайших незримых щупалец от множества сильных мира сего, облечённых явной или тайной властью. И если один из них решает, что целесообразна огласка, глубокий секрет через хорошо оплачиваемых подставных лиц будет предан общественному суду, во всяком случае, станет тайной Полишинеля. А программа «Инвазия» — это же лакомый кусочек для оппозиции.
Мейседон надолго задумался, опустив свою красивую голову. Уотсон терпеливо ждал.
— Наше министерство, комитет и штабы вооружённых сил не меньше втянуты в тот финансово- промышленный клубок, о котором вы говорили, — произнёс наконец Мейседон. — Военно-промышленный комплекс, слышали? В тоталитарных социалистических странах им пугают детей. Не вижу особой разницы в том, по какому каналу будет проведена программа — по армейскому или одной из секретных служб.
— Разница есть. — По уверенному тону учёного Мейседон понял, что эта проблема предварительно и очень тщательно обсуждалась. — Армия — механизм гораздо более громоздкий, чем любая из секретных служб. Армия — это миллионы людей, масса разнообразной техники, многие тысячи самых разных больших и малых проблем. Если секретные службы осваивают единицы миллиардов долларов, то вооружённые силы — десятки и сотни. Как и в любой суперорганизации, в армии велик уровень шумов — разных помех, неразберихи, накладок и путаницы. Спрятать в этих дебрях нашу скромную «Инвазию» гораздо проще, чем на хорошо расчищенных пространствах сплошной секретности ФБР или ЦРУ. В Нью-Йорке спрятаться легче, чем в Нью-Арке.
Мейседон кивнул в знак согласия, но было видно, что он отнюдь не расстался со своими сомнениями.
— Мы хорошенько прикроем, закамуфлируем программу, — успокоительно добавил Уотсон. — Назовём нашу организацию службой трансцендентности или как-нибудь в этом роде. Только считанные единицы будут знать её истинные цели.
Мейседон молча кивнул. Ему вдруг припомнилось лицо Рэя Харви с глубокими рублеными морщинами в углах рта и лбу, его тяжёлые могучие длани. Казалось, ему трудно носить свои руки, и, как только подвёртывается благоприятный случай, он отдыхает от этой утомительной каждодневной работы. Когда Харви стоял, руки тяжёлыми плетьми висели в иллюзорном бессилии; опытный глаз однако же непременно замечал, что они готовы к взрывным хлёстким действиям. Когда Харви сидел, кисти тяжело покоились либо на столе, либо на коленях, при этом Рэй не забывал прятать изуродованные многолетней тренировкой указательный и средний пальцы левой руки. Странная штука — человеческий облик и человеческая память! Одни люди запоминаются абрисом лица, другие улыбкой или выражением глаз, третьи фигурой и походкой, а вот вспоминая о Харви, Мейседон всегда мысленно видел его тяжёлые, разработанные, как бы дремлющие кисти рук. Сейчас этот руковоплощенный облик Рэя Харви беспокоил Мейседона не только сам по себе, как таковой, но и по иной, косвенной, тревожащей причине.
— Послушайте, Уотсон! — Мейседон впервые назвал собеседника без «мистера», но не заметил этого. — Кажется, я нашёл выход.
— Откуда и куда?
— Я не шучу, Уотсон. Частный детектив!
ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ
Услышав от Мейседона предложение ввести в программу частного детектива, Уотсон в глубине души сразу одобрил эту идею и даже посетовал на себя за то, что сам не додумался до такого простого, сам собой напрашивающегося хода. Тем более что Уотсон знал то, что было ещё неведомо этому неглупому и не слишком чванливому вояке: верхняя часть программы «Инвазия» была уже разработана и вчерне одобрена. Одобрено было все, что касалось действий Соединённых Штатов в ответ на открытое посещение или вторжение инопланетян. В соответствии с разработкой на контакт с инопланетянами выводились учёные, инженеры, полиция и армия, причём в зависимости от конкретной ситуации пропорции между этими силами взаимодействия и противодействия могли быть самыми различными. Непроработанной оставалась лишь нижняя часть программы, когда факт инопланетного вторжения был гадательным, сомнительным, когда ситуация требовала дополнительного закрытого расследования. Частный детектив, профессионал экстракласса, был бы удобным и достаточно эффективным орудием для решения задач такого рода. Ведь всякое хитроумное, неразгаданное преступление — своего рода трансцендентное явление, детективы привыкли к тайнам, загадкам, непонятному и на первый взгляд необъяснимому. Но чем глубже вникал Уотсон в предложение Мейседона, тем больше его одолевали сомнения. Уотсон вдруг понял, что именно эти сомнения, работавшие на подсознательном уровне помешали ему самостоятельно прийти к идее частного детектива. Точно умываясь, он провёл обеими ладонями по лицу, поправил сползающую простыню и признал:
— Мысль хороша. Но не порочна ли?
