Она всегда, всегда своей судьбоюДовольна… Грустно ей, заноет грудь,И взор заблещет томною слезою —Она к окошку подойдет, слегкаВздохнет да поглядит на облака,XXXIНа церковь старую, на низкий домСоседа, на высокие заборы —За фортепьяно сядет… всё кругомКак будто дремлет… слышны разговорыСлужанок; на стене под потолкомИграет солнце; голубые шторыСквозят; надувшись весь ручнойСнегирь свистит — и пахнет резедойXXXIIВся комната… Поет она — сперваКакой-нибудь романс сантиментальный…Звучат уныло страстные слова;Потом она сыграет погребальныйИзвестный марш Бетховена…* но дваЧаса пробило; ждет патриархальныйОбед ее; супруг, жену любя,Кричит: «Уха простынет без тебя».XXXIIIТак жизнь ее текла; в чужих домахОна бывала редко; со слезамиЕзжала в гости, чувствовала страх,Когда с высокопарными речамиУездный франт в нафабренных усахК ней подходил бочком, кося глазами…Свой дом она любила, как сурокСвою нору — свой «home»[5], свой уголок.XXXIVАндрей понравился соседям. ОнСидел у них довольно долго; и спорыПускался; словом, в духе был, умен,Любезен, весел… и хотя в узорыКанвы совсем, казалось, погруженБыл ум хозяйки, — медленные взорыЕе больших и любопытных глазНа нем остановились — и не раз.XXXVМеж тем настала ночь. Пришел АндрейИльич домой в большом недоуменье.Сквозь зубы напевал он: «Соловей*Мой, соловей!» — и целый час в волненьеХодил один по комнате своей…Не много было складу в этом пенье —И пес его, весьма разумный скот,Глядел на барина, разиня рот.XXXVIУвы! всем людям, видно, сужденоУзнать, как говорится, «жизни бремя».Мы ничего пока не скажем… ПоПосмотрим, что-то нам откроет время?Когда на свет выходит лист — давноВ земле нагретой созревало семя…Тоскливая, мечтательная леньАндреем овладела в этот день.XXXVIIС начала самого любовь должнаРасти неслышно, как во сне глубокомДитя растет… огласка ей вредна:Как юный гриб, открытый зорким оком,Замрет, завянет, пропадет она…Потом — ее вы можете с потокомСравнить, с огнем, и с лавой, и с грозой,И вообще со всякой чепухой.XXXVIII
