Но первый страх и трепет сердца, стукЕго внезапный, первое страданьеОтрадно-грустное, как первый звукПечальной песни, первое желанье,Когда в огне нежданных слез и мукС испугом просыпается сознаньеИ вся душа заражена тоской…Как это всё прекрасно, боже мой!XXXIXАндрей к соседям стал ходить. ОниЕго ласкали; малый был он смирный,Им по плечу; радушьем искониСлавяне славятся; к их жизни мирнойПривык он скоро сам; летели дни;Он рано приходил, глотал их жирныйОбед, пил жидкий чай, а вечерком,Пока супруг за ломберным столомXLСражался, с ней сидел он по часам…И говорил охотно, с убежденьемИ даже с жаром. Часто был он самПроникнут добродушным удивленьем:Кто вдруг освободил его? речамДал звук и силу? Впрочем, «откровеньем»Она не величала тех речей…Язык новейший незнаком был ей,XLIНет, — но при нем овладевало вдругЕе душой веселое вниманье…Андрей стал нужен ей, как добрый друг,Как брат… Он понимал ее мечтанье,Он разделять умел ее досугИ вызывать малейшее желанье…Она могла болтать, молчать при нем…Им было хорошо, тепло вдвоем.XLIIИ стал он тих и кроток, как дитяВ обновке: наслаждался без оглядки;Андрей себя не вопрошал, хотяВ нем изредка пугливые догадкиРождались… Он душил их, жил шутя.Так первые таинственные взятки,С стыдливостью соединив расчет,Чиновник бессознательно берет.XLIIIОни гуляли много по лугамИ в роще (муж, кряхтя, тащился следом),Читали Пушкина по вечерам,Играли в шахматы перед обедом,Иль, волю дав лукавым языкам,Смеялись потихоньку над соседом…Иль иногда рассказывал АндрейО службе занимательной своей.XLIVТогда, как струйки мелкие рекиУ камышей, на солнце, в неглубокихМестах, иль как те светлые кружкиВ тени густых дубов и лип широких,Когда затихнет ветер, а листкиЕдва трепещут на сучках высоких, —По тонким губкам Дуни молодойУлыбки пробегали чередой.XLVОни смеялись часто… Но потомВесьма грустить и горевать умелиИ в небо возноситься… Под окномОни тогда задумчиво сидели,Мечтали, жили, думали вдвоемИ молча содрогались и бледнели —
