VIВ саду ему попались дети,Кричат: «Папа́! готов обед…»«Меня погубят дети эти, —Он запищал, — во цвете лет!Адам Адамыч! Вам не стыдно?Как вы балуете детей!Помилуйте! Да что́ вы?» СейАдам Адамыч, очевидно*,Был иностранный человек…Но для того ли целый векОн изучал Санхоньятона*,Зубрил «Республику» ПлатонаИ тиснул длинную статьюО божествах самофракийских,Чтоб жизнь убогую своюВлачить среди дворян российских?VIIОн из себя был худ и мал;Любил почтительные жесты —И в переписке состоялС родителем своей невесты.Он был с чувствительной душойРожден; и в старческие годыПри зрелище красот природыВздыхал, качая головой.Но плохо шли его делишки,Носил он черные манишки,Короткий безобразный фрак,Исподтишка курил табак…Он улыбался принужденно,Когда начнут хвалить детей,И кашлял, кланяясь смиренно,При виде барынь и гостей.VIIIНо бог с ним! Тихими шагамиВернулся под родимый кровПомещик… Он моргал глазами,Он был и гневен и суров.Вошел он в сени молчаливо,И лани вспуганной быстрейВскочил оборванный лакейПодобострастно-торопливо.Мной воспеваемый предметСтремится важно в кабинет.Мамзель-француженка в гостиной,С улыбочкой, с ужимкой чиннойПред ним присела… ПосмотрелОн на нее лукаво — кошкой…Подумал: «Эдакий пострел!»И деликатно шаркнул ножкой.IXИ гнев исчез его, как пар,Как пыль, как женские страданья,Как дым, как юношеский жар,Как радость первого свиданья.Исчез! Сменила тишинаПорывы дум степных и рьяных…И на щеках его румяныхУлыбка прежняя видна.Я мог бы, пользуясь свободойРассказа, с морем и с природойСравнить героя моего,Но мне теперь не до того…Пора вперед! Читатель милый,Ваш незатейливый поэтНамерен описать унылый.Славяно-русский кабинет.XВсе стены на манер беседкиРасписаны. Под потолкомВисят запачканные клетки:Одна с симбирским соловьем,С чижами две. Вот — стол огромныйНа толстых ножках; по стенамИзображенья сочных дамС улыбкой сладостной и томнойИ с подписью: «La Charité,La Nuit, le Jour, la Vanité…»[6]На полке чучело кукушки,На креслах шитые подушки,
