Приблуда обернулся на голос – атаман пытался поясом перетянуть себе ногу.
– Помоги, – повторил атаман, – а то истеку кровью.
Приблуда воткнул саблю в землю, бросил пистоль, который все еще сжимал, оказывается, в левой руке, отобрал у Черепня тонкий сыромятный ремешок и затянул у него над коленкой.
Черепень лег на спину.
Грудь высоко вздымалась, лунный свет отражался в капельках пота.
– Смогли, – выдохнул Черепень. – А я уж думал – все. Тут и останемся все.
– Ты где так долго, перевертень? – со стоном вымолвил старый Чугайстр. – Смерти нашей хотел?
Приблуда посмотрел на характерника – Волк сбросил звериное обличье и сидел рядом с убитым джинна, стирая с лица кровь.
Приблуде показалось, что рана убитого еле заметно светится, словно тлеет там что-то.
– Что-то видишь? – спросил Волк. – Видишь?
– Не знаю, – ответил Приблуда.
– Ты чего так долго? – Чугайстр, тяжело опираясь на татарское копье, подошел к характернику и сгреб того левой рукой за чуб. – Прятался, бисово семя?
– За тебя работу делал, – засмеялся Волк. – Троих вы упустили, еле нагнал. Если бы не Синица – точно бы не нагнал. Пока догнал, пока убил... Думал, вы тут уже справились. А вы с одним-единственным джинна сладить не могли.
– Чтоб тебя... – простонал Чугайстр и сел рядом с Волком. – Чуть все на тот свет не отправились. Что бы мы Лихолету сказали там? Прости, друг, только напрасно ты муки принял и смерть мученическую? Слабы мы оказались, прости. Думаете, простил бы нас старый Лихолет? В глаза бы плюнул, смолы кипящей в рожи наши плеснул, сам бы вместо чертей нам огня задал, как бог свят!
– Волк, – слабым голосом позвал Синица. – Глянь – не серебро у гада на саблях?
Волк нашарил сабли у себя за спиной:
– Нет. А что?
– Плечо жжет, как от серебра. Чуть сильнее бы он меня достал – и не летать мне больше.
– Вечно ты плачешь, птичка, – усмехнулся Волк. – У тебя все сейчас заживет. А вот у них...
– Перевяжите тех, кто жив, – сказал Черепень. – Сколько сможет на коней сесть?
– Шестеро, – осмотревшись, ответил Волк.
Луна полностью вышла из-за горизонта, светила ярко, так, что у Приблуды потекли слезы.
Или текли они оттого, что рассмотрел он тела товарищей своих. И раны на их телах.
– Ты со мной считал? – спросил Черепень.
– И с Чугайстром.
– А гонца считал?
– Тогда пятеро сядут в седло. А гонцом кого пошлешь?
– Должен был Страх ехать, его жребий выпал.
– Он сейчас со святым Петром здоровкается, – тихо, еле слышно сказал Качура.
– Он с Петром? – в голос захохотал Чугайстр. – От бы и Страх посмеялся, когда б тебя услышал. Деготь он сейчас с остальными пьет. С Задуйсвичкой, со Стрижом...
Старик замолчал, понурив вдруг голову.
– Не, – подумав немного, сказал Чугайстр. – Стрижа Катерина отмолила. Сама в рай пошла за мучения свои и его отмолила.
– Нам к утру нужно возле крепости быть, – сказал Черепень.
– Рану перевязать, я перетянул только. Нога гнить будет. – Приблуда вскочил, бросился было к балке, к сумкам, где лежали снадобье и чистые тряпки для перевязки, но Черепень его остановил.
– Не успеет сгнить, – сказал он. – Мы до крепости раньше доберемся. А там...
– Заждались меня друзья-товарищи, – снова засмеялся Чугайстр. – Все, небось, к околице пекла ходят, высматривают. Место мне погорячее приготовили.
– Тебя там Кривой встретит, по старой памяти шкуру канчуком спустит.
– А и спустит, – согласился Чугайстр. – И прав будет. Только не сможет – теперь я старше его почитай годков на двадцать. Это он мне за дегтем бегать будет, черт одноглазый. Вот там я ему все и припомню. Чего сидим? Заждался уж Кривой. Ты мне своего канчука не одолжишь, атаман?
– Забирай, – махнул рукой Черепень. – Вот посмеемся поутру в пекле. Всегда мне интересно было, как оно там? Вроде как заснул, а проснулся...
– Вроде как заснул, – сказал кто-то над Владом.
Поток холодной воды обрушился на Гетьмана, вышвырнул его из сна.
– Трясця твоей матери, – пробормотал Влад. И даже немного удивился, что до сих пор живой.
«Теперь скоро, – подумал он. – Наверное, и меня заждались козаки на том свете».
– Ну, ты, урод! – сказал Влад, открывая глаза.
Глава 8
Глаза лучше закрыть. Свет прожекторов режет, пронизывает голову насквозь, достает до затылка. Лучше глаза держать закрытыми, но нельзя.
Есть у Влада Гетьмана своя собственная, особенная гордость. Тихое ментовское достоинство. Или достоинство человеческое, которое нужно продемонстрировать нелюдям, сидящим сейчас в партере возле арены.
Их не видно – проклятые прожектора стараются выжечь глаза гордому и независимому милиционеру. Всего пару дней назад клоунствовал на этом самом манеже перед теми же самыми зрителями этот милиционер. И тогда ему казалось самым главным – не показать своего страха, сделать вид, что только обнаглевших циркачей видит перед собой Влад Гетьман, собрание распоясавшихся людей.
Людей.
Сейчас, похоже, можно уже не притворяться. Осталось не так много времени. Ведь не для того, чтобы просто снова посмотреть, доставили его сюда.
Влад медленно, чтобы не расплескать головную боль, встал на ноги. Медленно, чтобы не потерять равновесие, отряхнул с одежды опилки и пыль. Попытался рассмотреть, вся ли труппа собралась или разбираться с ним будут небольшим кругом. Даже заслонившись от яркого света, он не смог рассмотреть ничего.
– Ты хотел поговорить, – прозвучало из ослепительной темноты. – Давай.
– Это с каких таких мне «тыкает» непонятно кто? – Влад осторожно ощупал свой затылок, зашипел, зацепив здоровенную шишку. – Удар по голове – еще не повод...
– Мы тебя можем просто так убить, без разговоров, – сказал высокий девичий голос.
– Рассматривай это как плату за разговор. Или ты будешь разговаривать так, как мы того хотим, либо разговора не будет вообще. – Это пояснил директор труппы, его голос Влад запомнил с прошлого посещения. – Так как?
– Убивайте, – махнул рукой Влад. – Все сразу меня рвать будете или выпустите кого-то одного?
Оставалось надеяться, что в голосе у него сейчас больше наглости, чем испуга. Влад никогда не был сторонником того, что умереть стоя лучше, чем жить на коленях. Правда, в последний момент всегда срабатывало упрямство, но это было именно упрямство, а не какие-то высокие и благородные мотивы. Так, во всяком случае, убеждал себя Влад.
Не отдать мелочь старшекласснику в школе, объяснить преподавателю, что не стоит так уж с ходу обвинять студента в тупости, плюнуть в ненавистную бледную рожу Хозяина – из упрямства, не от храбрости.
И сейчас нарываться на окончательные неприятности – это от глупости и от упрямства. Только от них. Жить ведь хочется. Ой, как хочется жить.
Из-за гудящей световой завесы появился директор труппы. Легко перепрыгнул эту... Влад снова забыл, как называется та штука, по которой бегают дрессированные собачки по кругу. Ограждение арены. Или как там оно... Неважно.
Теперь – неважно. И навсегда – неважно.
Вот директор труппы сейчас убьет его в человечьем обличье или превратится в медведя? Наверное, лучше бы в человечьем. Потом задолбаются объяснять рваные раны на трупе. Хотя...
