– Подумаешь. – Малый ухитрился захватить бутылку, бокал и меня. – У нас это сплошь и рядом.
– Ты меня понимаешь, – хлюпнула носом я.
– Понимаю, куда ж деваться. – Парень хлебнул из моей бутылки. – Крутой напиток. Пойдем, выпьем?
– Пойдем.
Все остальное я помню отрывочно, секунд по десять из каждого часа.
Утром, сидя за столом непонятного тесного помещения, я открыла глаза… и увидела нарезанную вареную морковку, две горошины и кубик картошки. Проморгавшись, я поняла, что впервые в жизни нахожусь в состоянии многих русских мужиков, потому как пришлось вынуть свою пьяную рожу из тарелки, где еще оставался салат «оливье».
Объяснить, каково было мое самочувствие, – невозможно. Никакого «чувствия» не было. Сбоку, под длинной деревянной лавкой, валялся парень, и я была уверена, что его зовут Виталик. Сверху он был прикрыт ослиной попонкой, под головой уместился ящик из-под вина. С трудом сев, я придержала голову обеими руками, чтобы она не отвалилась.
Виталик открыл глаза, бодро вскочил и оглядел меня со всех сторон.
– Ну, ты, мать, даешь. Ты бы хоть позвонила, как его там зовут, врача твоего? Эдик, кажется?
Я повернула руками голову в сторону Виталика.
– Откуда ты знаешь о враче?
– Теперь весь цирк о тебе все знает. Пока ты каялась, кордебалетные девочки закуску организовали, ты вино оплатила, мы, акробаты, со своей стороны мясом выступили.
Я присмотрелась к ящику вина, служившего подушкой Виталику.
– А вино все выпили?
– Ты про это? – Виталик небрежно пнул пустой ящик. – Это мы в первый час выдули, а остальные двадцать бутылок до трех часов ночи потребили. Но я тебе стакан красного заныкал, на опохмел.
– Спасибо. А где моя сумка?
– Сумку ты, Настя, нашей Ольге из кордебалета подарила. Но я могу слетать, отобрать взад.
– В сумке был телефон и портмоне, – неуверенно пояснила я.
– А на фиг теперь тебе портмоне? – Виталик доверительно улыбнулся. – Карточку мы твою всю выгребли, и банк ее аннулировал, а на мелочь мы хлеба купили. С телефоном сложнее, ты его потеряла.
Внутри у меня захолодело еще больше. В этот момент в помещение зашел суровый мужчина средних лет в спортивном костюме и хмуро посмотрел на меня.
– Очухалась?
– Нет еще, – я ответила и стиснула голову еще сильнее.
– Виталька, налей ей. – В голосе мужчины слышалось сочувствие. – Слушай, барышня, ты откуда свалилась на нас?
– С улицы. Я афишу увидела и приехала.
Мужчина повернулся к парню.
– А ты, Виталечка, бегом марш на арену, подметать.
Виталик достал из-за какого-то ящика стакан с красным вином, поставил передо мной. В стакане плавали мелкие опилки. Я, не рассуждая о гигиене, выудила их пальцем и залпом выпила вино.
Виталик крякнул, наблюдая за мной, дернул плечами и убежал.
– Ну, чего, вызвать тебе такси? – Мужчина смотрел на меня без любопытства и без сострадания. – Деньги, как я понял, ты вчера спустила, и машину я тебе оплачу. Что, совсем плохо?
– Простите, а как вас зовут? – я спросила имя, чтобы потянуть время. Во мне что-то зрело, но я пока не могла понять что.
– Виктор Палыч. Но все меня зовут Палычем.
– А-а, так вы директор шапито?
– Я – артист цирка!
В его глазах загорелся огонек фанатизма, а во мне дозрело решение.
– Я поняла! Я не хочу домой! У вас есть какая-нибудь работа? – Палыч теперь смотрел на меня с интересом. – Любая работа, и чем говнистее, тем лучше.
Палыч улыбнулся.
– Говнистая есть. За животными убирать. Хочешь?
Я согласно кивнула, и тут же пришлось держать голову, тело начало заваливаться на сторону. Директор подхватил меня.
– Да-а, прищучило тебя серьезно. Слышал я о твоей душевной драме. Только денег мы много платить не можем…
– А и не надо. – Взгляд мой останавливился на предмете, лежащем под столом. – Палыч, пожалуйста, поднимите мой телефон, я не могу нагнуться.
Директор резво подал мне с пола трубку, я набрала номер гостиницы. Сразу же после моего «алло» в трубке раздалась такая тирада, что, если бы у меня были силы, я бы покраснела до свекольного цвета.
Поговорив с Эдуардом, я довела бедного доктора до нервного срыва. Он не мог поверить, что я остаюсь во Франции, в составе полунищего российского цирка.
– Может, ты пьяная? – Эдуард Арсенович почмокал губами, и каждый «чмок» разрывной пулей отозвался в моей черепушке. – Хотя нет, ты же не пьешь.
– Очень даже пью, – «трезвым» голосом сообщила я. – У меня депрессия. Пока не пройдет, в Москву не поеду.
– Понял. Протрезвеешь, позвони. Я тебе билет закажу.
– Не ждите, это надолго. Так и скажите родителям.
Сообщила я, надеясь, что Эдуард Арсенович почувствует серьезность моего решения. Но он серьезности не внял.
– Не дури, Настя. Даю тебе на любовную депрессию две недели.
– Нет. Мое состояние надолго. – Мне стало смешно, и я по-дурацки хихикнула. – Я-то знаю. Пришлите, пожалуйста, сюда мои вещи.
Вещи мне прислали. И новый телефон, с которого раздался единственный звонок – от мамы. Если бы со мной поговорил папа, я скорее всего вернулась бы в Москву, под крылья родителей. Но разъяренная мама, которая любит меня как всякая нормально-ненормальная мать, успела за первые пять минут наговорить мне столько оскорбительных вещей, что я серьезно обиделась.
Да, до двадцати семи лет я сидела у родителей на шее, получая копейки в административно- хозяйственном отделе железобетонного комбината, где числилась завхозом. Но ведь я была хромой с пяти лет, когда получила травму колена, выпав из окна нашей старой квартиры со второго этажа. И именно родители забаловали меня своей любовью, решая за меня задачки в школе и бытовые вопросы в семье.
Даже на операцию, изменившую всю мою сегодняшнюю жизнь, я не заработала денег. Но и не мама тоже! Просто на меня упало наследство тети Кати, единственной сестры моего отца.
И после маминого крика меня переклинило. Я осталась в цирке.
Две недели французской визы в паспорте совпадали с гастрольным графиком шапито. Вернулась я в Россию вместе с цирком и заколесила по городкам и городишкам. Названий некоторых из них я раньше никогда не слышала. Наверное, в них было на что посмотреть. Но мне редко когда удавалось увидеть достопримечательности, мне доставались – потный труд артистов цирка, яркие представления на арене да дерьмо моих питомцев.
Вставка № 3
Хитрый бетонный домишко
