– Камыш, – сказал наш Усман.
– Верно, угадал.
Короче говоря, Ойумереть задержала нас своими загадками допоздна, и мы изрядно попотели, отгадывая их. Наконец воспитательница начала зевать и захлопнула тетрадь.
– Премия досталась Карабаю, – объявила она, вручив моему другу карандаши, и, наскоро попрощавшись, ушла.
– Многодетный, выйди проверь, все ли уснули, – приказал Шермат.
Я проверил. Не все ещё спали. В доме тёти Русской и в караулке у ворот горел свет.
– Ничего, – сказал Ислам. – Начнём пока стенать про себя.
– Всем рассесться по кроватям, – приказал Шермат. – Сядьте лицом к кибле[39], на колени.
– Шермат, – позвал кто-то.
– Ну чего?
– А бог русский или узбек?
– Бог-то?.. – переспросил Шермат и призадумался. – По-моему, он понимает немного и по-русски.
– А вот Васька говорит, что аллах русский. Он его и фотокарточку видел.
– Неправда! – взвился мальчик по прозвищу Газы-абзий, что спит у окна. – Бог – татарин…
Мы почти полчаса спорили, но так и не выяснили, к какой национальности принадлежит всевышний. Наконец Шермат вытянул руки вперёд и приказал:
– Пусть каждый стенает на своём языке. Поехали!
– О аллах, верни поскорее моего папочку! – начал умолять бога наш Усман.
– Пусть мамочка оживёт и будет с нами! – высоко воздел руки Султан.
– О боже, пусть сдохнет Гитлер!
– О аллах, быстрее закончи войну!
– Дедушка бог, я соскучился по брату!
– Отец, когда ты вернёшься?!
Крики эти раздавались вперемешку со стонами и всхлипываниями. Я огляделся. Все ребята сидели на коленях лицом к восходу, молитвенно воздев руки. У одного отец на войне, у другого брат, один лишился матери, другой – родственников. Все они истосковались, соскучились по родным. Ребята нуждались в ласке, в тёплом слове и участии близких. Это плакали, стенали истосковавшиеся по любви и ласке души. Детишки, лишённые родительских объятий. Я понял, что кто-то из моих товарищей в мыслях сидит сейчас на коленях папы, гладит его по щекам, любовно подёргивает колючие усы. Другой уже давным-давно с мамой, прижался лицом к её лицу, гладит её волосы, тепло материнской души переливается в детское сердце лечащим бальзамом, заставляя забыть о бедах и горестях, даруя счастье… Но – увы! – всё это в мыслях… Мамочка умерла давным-давно, не оживёт она никогда. Отец же где-то далеко-далеко.
Самоварджан не мог сдержаться, плакал навзрыд, раскачиваясь из стороны в сторону. Я подошёл к нему, положил руку на плечо:
– Не надо, дружище, успокойся…
– Если бы ты знал, как я соскучился по папе… – проговорил Самовар, давясь слезами. – Три года уже, как я его не видел…
– Зато у тебя мама жива.
– Она не родная мне.
– А где родная?
– Умерла. Когда меня рожала… Я по ней тоже истосковался, очень, очень истосковался… Не надо, оставь меня, дай выплакаться, тогда, быть может, мне станет легче… Садись, поплачем вместе…
Я тихо вернулся на свою кровать. Ребята продолжали лить слёзы, покачивая головой, размазывая слёзы по лицу:
– Папочка, хоть безногим, но только вернись!
– Мамочка, я нахожусь в сиротском доме! Я считал Куршермата злым, недобрым мальчиком, потому что он всех бил, отбирал хлеб. А сейчас я даже пожалел его, увидев, как горько он плакал. Да, нелегко парню. Он не знает, живы у него родители или нет. Три годика ему было, когда потерялся на базаре.
Вдруг в глубине палаты возникла какая-то возня. Гляжу – Алим Чапаев из первого класса дерётся со своим соседом по кличке Мастер. Алим учится вместе с нашим Усманом. Он попал в детдом четырёхлетним, очень любил ездить верхом на палочке, говоря, что он Чапаев. Когда он пришёл в школу, учитель спросил фамилию, Алим не знал. Ребята сказали, что его фамилия Чапаев. Учитель так и записал в журнале.
– Почему ты так громко кричишь? – Алим Чапаев тряс Мастера за грудки.
– Я папу зову, вот и кричу, чтоб он услышал, понял?
– Но ты так кричишь, что аллах не услышит моего голоса!
– Отпусти, говорят!
– Не отпущу.
