мимо столба, увидела топор, схватила его да как швырнёт, что он взлетел под самые небеса… Вай-буй, я-то считал, что Мария Павловна всегда спокойная, весёлая, сыплющая шутками-прибаутками женщина, а она…
Так вот, слушайте дальше.
Мария Павловна подскочила к редкобородому старичку:
– А у тебя что они стащили?
– Хур… хурд… джин… – пролепетал старик испуганно.
Тётя Русская опять стала носиться вдоль строя. Ясно, что она вне себя от ярости, но никто не знает, как успокоить её, утихомирить. Все молчат…
Мне было очень жалко Марию Павловну, очень. Знал бы я, что всё так обернётся, ни в жизнь не впутался бы в это дело. Чтоб они сдохли со своими колпаками и хвостами! Поверите ли, так мне было худо, так обидно, что еле удерживал себя, чтобы не подскочить к мерзкому Шермату, исцарапать, искусать всего. Кулаки сжимал, аж пальцам больно стало.
Тётя Русская перестала бегать, но не совсем ещё успокоилась.
– Так кто же всё это затеял? Удивительно, все молчат, хотя прекрасно знают, кто был зачинщиком.
– Ну-ка посмотрим, кто заговорит первый: раз, два, три…
Молчание. Почему, почему они молчат?! Поднимаю руку, мнусь.
– Это дело Шермата… – начинаю я, но встречаюсь глазами с проклятым зачинщиком, осекаюсь и замолкаю. Испугался ли, пожалел ли, не знаю. А Куршермат уставился нагло, на губах издевательская ухмылка.
– Дурак, ты же сам всё придумал! – крикнул он вдруг. – Ариф зачинщик, кто же ещё?! Говорят, в тихом омуте черти водятся.
Ия, вот тебе раз! Как говорится, с больной головы на здоровую. Во сне это или наяву? Неужто можно так лгать и не краснеть? А ребята молчат как всегда, молча-ат, они ведь, они…
– Можно скажу? – неожиданно поднял руку Карабай.
– Говори.
– Сказать-то я могу, но если они потом сдерут с меня шкуру и соломой набьют?
– Руки коротки!
Карабай начал рассказывать, что Шермат с Исламом сколотили шайку, что они нападают на свою жертву, нацепив чёрные маски, что вооружены пиками и жестяными саблями, но те не дали ему договорить. Закричали, начали клясться и божиться, что шайку сколотил я да сам Карабай. Мария Павловна стояла, не зная, кому верить. Наконец она выставила перед строем Ислама и Куршермата направо, меня с Карабаем – налево и обратилась к ребятам:
– Вот теперь вы мне скажите, кто из них говорит правду?
Все молчат, опустив головы. Шермат с Исламом стоят, выпятив грудь, вроде бы добродушно поглядывают по сторонам, но во взглядах их угроза. Страх парализовал ребят, сделал глухими и немыми.
Вдруг из строя с поднятой рукой выкатился Алим Чапаев, но, не произнеся ни слова, так же с поднятой рукой закатился обратно. И тихо, шмыгая носом, заплакал.
– Ну, что там ещё? – спросила, еле сдерживаясь, тётя Русская.
– Я бы сказал, но мне язык вырвут!
– Кто вырвет, кто?
– Куршермат. Видите, какие у него кулаки?! – заплакал Алим Чапаев. Мария Павловна подошла, взяла его на руки. – Он у нас и хлеб отбирает… – плакал Чапаев.
– Кто, Шермат?
– Куршермат и Ислам Курбаши. Каждый день по три куска отбирают… И сахара половину отбирают. А не дашь, ночью выводят в сад и колотят…
– Почему же ты молчал?
– Он сказал, что, если только пикну, язык вырвет с корнем.
Тётя Русская не очень-то поразилась, будто обо всём этом она и раньше догадывалась. Недобро улыбаясь, она покачала головой, потом обернулась к строю:
– Правду говорит Алим Чапаев, ребята?
– Верно!
– У всех они отбирают?
– А хлеб продают сторожу!
– Отберут хлеб да ещё по макушке кулаком саданут! – доносилось со всех сторон. Плохо чувствовали себя и воспитатели с поварами, окружавшие нас, они были насмерть перепуганы случившимся.
Мария Павловна пообещала простить того, кто признается, что украл стариковский хурджин. Никто не откликнулся. Минута прошла в молчании. Неожиданно руку поднял Вечноголодный. У него неимоверно большая голова и тонюсенькая шея.
– Можно сказать?
