света дали знать о себе. И радиофирмы зарабатывали на этом большие деньги.
Может быть, Бекки в эти минуты поняла «американский образ жизни» и осознала многие известные ей факты лучше, чем за всю жизнь.
Старик-хозяин не спеша достал коробку с орехом бетеля для жевания и предложил Бекки. Обуреваемая мыслями, не утруждая себя заботой о соблюдении приличий, она резко отстранила коробку. Старик и Дакир так же молча принялись жевать бетель. И снова начался разговор о том, как случилось, что на плодороднейших в мире островах Индонезии, где не было зимы, а круглый год стояло сплошное лето и можно было собирать по нескольку урожаев в год, народ умирал от голода.
Оказывается, голландцы организовали множество ломбардов: давали небольшие деньги под залог земли, одежды, даже ножа. Кто брал доллар, должен был отдать пять или десять долларов. Так трудящихся превращали в долговых рабов и за долги отбирали даже детей. Хозяин рассказал, что еще недавно голландцы запрещали индонезийцам носить обувь, они должны были ходить босиком. Как объясняли власти, это необходимо было для того, чтобы простой народ отличался от власть имущих. Кто нарушал этот закон, того считали повстанцем и строго наказывали. При виде чиновника индонезиец должен был садиться на корточки и только в таком положении приветствовать проходящего.
После восьми часов вечера индонезиец не имел права выходить из жилища, а если и получал на это разрешение, то должен был идти с зажженным фонарем и на каждом перекрестке выкрикивать свое имя. Однажды самого хозяина за нарушение этого закона положили голым на солнцепеке, а потом подвесили к дереву за большие пальцы рук, чтобы носки ног не доставали до земли.
Из последних ста тридцати лет индонезийский народ воюет восемьдесят лет. Дакир рассказал о лагерях смерти для борцов за свободу, расположенных среди болот Новой Гвинеи, на реке Дигул, откуда он бежал. И если немецкие фашисты изобрели печи Освенцима, то фашисты в Индонезии применяют медленно действующие яды.
Бекки громко выражала свое негодование. Она рассказала о преследовании американцев, борющихся за свободу и мир в своей стране.
Старику Бекки начинала нравиться. И раньше среди белых в Индонезии тоже были друзья народа. Он вспомнил голову Петера Эбергельда, торчавшую на железном шесте в Джакарте, столице Индонезии. Старик был в числе семнадцати тысяч восставших, которыми предводительствовал Петер Эбергельд в 1922 году… Хозяин тяжело вздохнул и с большим интересом посмотрел на Бекки.
Была поздняя ночь. Лягушки кричали так, будто где-то тысячи людей били палками по котлам. Хозяин снова протянул Бекки коробочку с бетелем для жевания. Она взяла коробочку, казавшуюся ей чем-то вроде индонезийской трубки мира, и сказала, что хочет попробовать. Хозяин вынул пачку зеленых листьев «сири», которые лежали возле него, выбрал один, разгладил его своими тонкими пальцами, потом насыпал на лист немного пахучего имбиря из разноцветной, украшенной перламутром коробочки, положил кусок бетельного ореха и примешал немного белой извести. Затем он заботливо сложил лист вместе с содержимым, и все это стало размером с грецкий орех. Из кисета старик достал щепотку табаку и вежливо предложил гостье.
Бекки осторожно взяла бетель, положила в рот и начала жевать. Это было что-то терпкое, немного жгучее и горьковатое. Бекки, по примеру собеседников, сплюнула в специальную чашку. Она больше из упрямства, чем для удовольствия, продолжала жевать. Чуть-чуть закружилась голова, появилась легкость. Бекки не довела до конца свой опыт, но ее партнеры и не пытались смеяться над ней, как это сделали бы американцы на их месте.
Дакир посоветовал Бекки принять перед сном хину. Хозяин уступил Бекки свою постель с пологом. Постель оказалась грудой мягких циновок. На ней лежали различной формы подушки. Под пологом, куда Бекки захватила свою сумочку с пистолетом, было очень душно, но мошек и комаров почти не было.
Бекки не помнила, что ей снилось; ее разбудили крики петухов.
Появление Бекки во дворе перед домом не вызвало восторга детворы, игравшей около дома. Дети сразу прекратили игру, как только появился белый человек, и, усевшись на корточки, внимательно смотрели на Бекки. Это были прелестные детишки, удивительно пропорционально сложенные. Маленькие были голыми; те, которые были побольше, имели саронги.
Бекки решила подружиться с юными жителями кампонга. Она вынула из своей сумочки записную книжку с малайскими словами и попробовала завязать разговор. Дети не отвечали. Зато ответила подошедшая старуха. К ней быстро присоединились другие женщины. Все они сели на корточки во дворе и с напряженным вниманием следили за Бекки.
— Оранг-голланда, оранг-голланда! — послышались испуганные голоса.
То, что ее принимают за ненавистного голландца, Бекки сразу поняла и сказала, ударяя себя ладонью в грудь: «Оранг-американа, оранг-американа!», то есть американский человек. Но ее слова не вызвали в толпе дружеских чувств. Бекки ощущала гнетущую неприязнь, выражавшуюся во взорах.
— Я очень сожалею, что не попросил вас оставаться все время в доме, сказал Дакир подходя.
— Раз уж они меня видели, объясните им, пожалуйста, что я не оранг-голланда, а оранг-американа, а то они настроены ко мне слишком недоброжелательно.
— Они не поймут разницы, — сказал Дакир. — Для них голландцы — это американцы. Я тоже не вижу существенной разницы. Названия разные, действия те же, — все это знают.
— И этот почтенный старец того же мнения? — с обидой спросила Бекки, показывая на незнакомого ей старика.
Дакир обратился к нему. Старик внимательно выслушал и ответил. Дакир перевел:
— Американские самолеты, танки и винтовки закрывают нам дорогу к свободе и миру. Я всю жизнь воевал против голландских тигров, а не так давно воевали три моих сына и пять внуков, и четверо из них убиты. Доллар в руках злого человека убивает быстрее, чем нож с ядом. И если американцы давали Голландии каждый день сто тысяч долларов по плану Маршалла, то голландцы тратили каждый день сто тысяч долларов на войну против нашего народа. Голландцы продали душу американцам и продали нас.
— Зачем пришел американец в наш кампонг? — старик показал на Бекки. Мы хотим мира!
Бекки, услышав речь старика, была поражена так, что не находила слов для ответа. В глубине Суматры, в лесном кампонге, глубокий старик знает о целях американских монополистов в Индонезии больше, чем она! И эти сто тысяч долларов по плану Маршалла! Поразительно! И как только она могла себе позволить так неумно рекомендовать себя американкой! А ответить надо, и чем скорее, тем лучше.
— Москва! — вдруг крикнула Бекки.
И вдруг молчаливое недоброжелательство толпы исчезло — Бекки это сразу почувствовала.
— Москва! — вдруг сказал старик и поднял руку.
— Москва! — как эхо, откликнулась толпа.
Было радостно чувствовать вокруг себя людей, воодушевленных единым светлым порывом.
— Надо ехать. Я принесу ваш рюкзак, — сказал Дакир и пошел в дом.
Бекки окружили улыбающиеся ребята. Она гладила их по головкам и пробовала заговорить. Вдруг, отталкивая ребят, к ней протиснулся смуглый бородатый мужчина в чалме, с бамбуковыми коромыслами на плече. На коромыслах висели две корзинки.
— Дешево продаю! Красивые вещи! — закричал он на ломаном английском языке. — Есть хорошие вещи! — повторил он по-малайски и так ловко опустил коромысло на землю, что одна корзинка очутилась у ног Бекки.
Продавец сбросил резиновое покрывало с корзинки и стал показывать всякие безделушки. Вдруг он протянул Бекки такую же точно коробочку, как та, которую нашли на трупе в лесу. Бекки открыла коробочку. Там было все то же, что и в первой, включая записку.
— Слушайте внимательно! — прошептал торговец. — Я раб вашего отца. Куда вы направляетесь?
— В соседний кампонг, — машинально ответила Бекки и вдруг спохватилась, что этого не следовало говорить.
— Мы можем ехать, — раздался голос Дакира.
Бекки обернулась и увидела своего попутчика, державшего под уздцы двух небольших лошадок мышиного цвета.
Сказать о случившемся сейчас Бекки не решилась. Кто знает, может быть заговорщиков целая
