повторяло: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
Но катер был еще далеко. Иногда Михаил попадал на вершину волны одновременно с ним, и тогда он его видел где-то там впереди. Но чаще всего бот был скрыт за пенными валами. Вскоре он понял, что очень важно рассчитать волну, использовать ее, чтобы какое-то расстояние катиться по ней как по горке. Только так можно было догнать уносящийся бот. Но скатиться можно было и в обратную сторону.
Беловски чувствовал, что силы и тепло покидают его. Еще немного, и холод скрутит в крутые жгуты его мышцы, и тогда – конец! Господи, ну помилуй! Господи, подгони катер ко мне! Не дай погибнуть душе моей, Господи!
В икрах появилось мерзкое ощущение скорой судороги. Михаил знал: сейчас любое неверное движение, какой-нибудь поворот стопы или даже пальца, может привести к оцепенению всей ноги, к неистовой, отключающей сознание боли. Господи, помилуй! Не дай же пропасть, Господи! Дай послужить тебе еще, Господи!
Вот… началось…
Заклинило ногу! Боль!
Господи, я вернусь в Россию, Господи!
Боль, Господи!
Боль!
Боль и оцепенение перекинулись на вторую ногу. Михаил с остекленевшими глазами, перекошенным ртом выхватывал с рывками рук воздух из пены и брызг.
Соленые иглы пронзали дыхание.
Кашель.
Хрип…
Господи! Я вернусь в Россию, Господи!
Я понял, что ты от меня хочешь, Господи!
Скорченное тело лейтенанта ВМС США Майкла Беловски на мгновение показалось на вершине большой волны и провалилось в пропасть под ней…
В ту же пропасть по склону волны длиной около ста метров, скатился, как с горы, и катер, о борт которого сильно ударился лейтенант. Это удар на какое-то мгновение пробудил импульс его сознания, руки инстинктивно вцепились в веревочный леер на борту катера и окаменели…
Беловски очнулся оттого, что его висящее на руках тело волны нещадно, сотрясая до кишечника, бьют о катер. Он понял, что какое-то время был без сознания и с удовольствием ощутил свои ноги. Они сильно болели, но боль была приятной, как бы отпускающей недавнюю муку. Наверное, в бессознательном состоянии все мышцы расслабились и судорога прошла, подумал он. Но почему же не расслабились руки?
Думать было некогда. Он понимал, что это не место для отдыха и попытался оторвать руку от леера, чтобы передвинуться по нему к дверце катера. Но руки не разжимались. Они как будто стали чужими, отдельными от него. Как же так? Это же его руки! Они должны слушаться его мыслей, его воли. Но они не слушаются! Господи, как мне это понять?! Если Ты спас меня еще раз, если я еще жив, зачем же губишь опять! Господи! Расцепи же мне руки, оторви, верни мне мои руки, Господи!
Но руки не слушались, несмотря на то, что готовы были оторваться от тела, под ударами волн. Он знал, что такое бывает в шоковом состоянии. На каком-то из многочисленных шоу, посвященных возможностям человека, одна женщина рассказывала, как во время взрыва дома в Сент-Луисе она провисела до прибытия спасателей на какой-то трубе, на восьмом этаже. А потом спасателям пришлось вырезать кусок этой трубы, так как не могли оторвать от нее эту женщину.
Беловски почувствовал, что сознание опять покидает его. Он обмяк и перестал сопротивляться, смотря на руки. Господи, Бог мой! Да будет воля Твоя… во всем… И я в твоей воле. Как хочешь и как знаешь, Господи…
На запястье вокруг красной звезды весело бежала секундная стрелка. В Москве Лена гуляет с собаками. У нее великолепные русские борзые. Они летят по зеленому полю, как лихие мазки акварелью…
Очередная волна шарахнула в борт и окатила Михаила пеной и брызгами. К циферблату прилип какой-то морской мусор, похожий на мокрую паклю. Он скрыл дедовскую красную звезду, бегущую вокруг нее стрелку, Москву, борзых и Лену. Беловский захотел скинуть мусор, стряхнуть, но руки не слушались, и он заорал: «Господи! Мои руки должны исполнять мою волю, я буду исполнять Твою! Иначе какой во всем этом смысл?!»
С этими
