на шее и рану на руке. Прошептав заклятие слабым, срывающимся голосом, он провел пальцем сначала по царапине, потом по ране. Обе стали черными и будто обгоревшими. Но воспаление при этом сошло.
Старый пес, заскулив, вылез из своей будки и ткнулся хозяину в колени.
Не в силах больше ничего делать, Ален сел на землю, привалился спиной к стоящей у колодца бочке и смотрел в светлеющее небо. Рука сама собой нащупала свирель. Чистая мелодия полилась над двором и домом.
Музыка взывала к небу. Она ни о чем не просила, только пела о небе, его красоте, вплетая в себя зарождающийся свет, дыхание утреннего ветерка, тихую песню жаворонка…
От музыки сводило сердце в груди, хотелось смеяться и плакать одновременно. Музыка была величественной и нежной, она звала в неведомую даль, повелевая любить и защищать свой мир, такой огромный и маленький. И все едино было под этим огромным неповторимым небом…
Яков проснулся. Прижавшись к нему, с широко открытыми глазами лежала Карина, не смея дышать.
Солнце всходило над миром, и музыка достигла пика своего величия. Когда желтый диск светила оторвался от кромки горизонта, мелодия пошла на убыль и постепенно совсем затихла.
Муж и жена переглянулись.
Яков еле слышно шепнул прежнее имя волшебника.
Карина кивнула и, выскользнув из объятий мужа, поднялась с постели. Начинался новый день, было много дел, и во дворе находился едва оправившийся от тяжелой болезни ее вернувшийся из пасти Кошмара сын.
Маленькая Яночка наблюдала из своего надежного укрытия на дереве за магом. Тот сидел на берегу пруда и кидал в воду камешки. Камешки скакали «лягушками», и каждый круг, расходившийся по воде, был своего цвета. Первый — красный, потом оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Больше у волшебника бросить не получалось, на седьмом прыжке камешек тонул.
Сегодня был уже шестой день, с тех пор как Ален встал, шестнадцатый, с тех пор как вернулся в родной дом, сорок восьмой, как начал путь домой, и сто восемьдесят третий, с тех пор как закончилась война. Силы медленно, но верно восстанавливались.
Яночка наблюдала с большим интересом, но все еще немного побаивалась волшебника, поэтому не подходила. Мать, конечно, объяснила малышке, что Ален — ее старший брат. Яна поверила матери, но все равно не до конца поняла, кто такой этот брат и откуда взялся.
Ален давно заметил девочку, но не подал виду. Цветные «лягушки» быстро надоели магу. Он сжал кулак, что-то шепнул, потом раскрыл ладонь и дунул на нее. На воду легли серебристые тени, которые превратились в маленьких танцующих фей. Прелестные маленькие крылатые девушки привели Яночку в полный восторг. Она полезла по ветке дальше, цепляясь за тоненькие веточки, чтобы рассмотреть фей получше. Подгнившая ветка внезапно надломилась, и девочка с отчаянным воплем полетела вниз.
Движения юноши смазались от огромной скорости, с какой он рванулся к дереву, едва успев подхватить малышку.
— Уф-ф… — с тихим стоном выдохнул Ален, больно ударившись спиной. — Ты не ушиблась, котенок? — спросил он, ласково улыбнувшись перепуганной девочке.
— Не-а, — неуверенно ответила малышка. — Вроде бы…
Ален опустил девочку на землю и неторопливо поднялся.
— Ты ушибся? — спросила Яночка серьезно. — Только не говори, что нет. Я же вижу, что ушибся. Вон какая каменюка у тебя под спиной лежала!
Девочка ткнула пальчиком в большой серый камень. Ален чуть растерянно поглядел на кусок скалы и потер плечо.
— Пройдет, — улыбнулся он. — Я же волшебник. У меня всегда все заживает.
— А можно, я на фей поближе посмотрю? — приплясывая от нетерпения, спросила девочка.
— Конечно, можно, малыш! Я для тебя их и сделал, — сказал Ален, и девочка, на миг крепко обняв брата, бегом припустила к пруду.
С того дня Яночка перестала его бояться.
Достаточно оправившись после болезни и набравшись сил, Ален целую неделю «приводил дом в должный порядок», как он сам выразился. По словам матери и отчима, он практически полностью избавил их от домашних обязанностей.
Напрочь отметая такие вещи, как заговоренное ведро с тряпкой и самометущий веник, маг долго и обстоятельно накладывал на стены дома заклятие, которое вообще не допускало в дом пыль и грязь. Кухонную утварь матери так вообще раскритиковал самым скверным образом. Посчитав, что подчиненные желанию Карины кастрюли, ножи и прочее работали из рук вон плохо, усовершенствовал их в «достаточно сносной степени».
Закончив с домом, Ален принялся за огород и поле. Современная агрономия позволяла без особых усилий избавляться от сорняков и растить великолепные урожаи, но Алена и это не устроило, и он сильно сократил сроки роста, так что можно было снимать урожай по два-три раза за сезон.
С животными волшебник работал еще основательнее, улучшая генокод породы лошадей, разводимых Яковом, делая элитных тонконогих скакунов еще и «двужильными». Он бы им и вместо шкуры чешую вырастил, и копыта из стали отлил, но тут уж Яков уперся. Химероидные кони, по его мнению, были, по меньшей мере, неэстетичными. У Алена на то было свое мнение, но он решил не спорить. С печалью вспоминался ему рыжий эфирный пегас, полуматериальная крылатая лошадь, погибшая в последнем бою. Эфирные пегасы были огромной редкостью, а какие это были кони! Ну и что с того, что химеры?!
Если уж так смотреть, то и сам Ален был химерой, и половина империи — тоже. Оборотни, въерчи, или, по научному, врожденные полиморфы, чем не химеры? Те же мутанты.
Ален творил. Его книжка для записей вновь была исписана заклятиями, каждое из которых стало своего рода шедевром. Он был художником своего дела и никогда не брался без должной подготовки и вдохновения. Каждое его заклятие было эстетически совершенным, абсолютно законченным и становилось с зачарованным предметом единым и неделимым целым.
В деревне слухи расходятся быстро, и к Алену стали обращаться за помощью сначала подруги матери, потом и другие люди. Он никому не отказывал и никогда не брал платы.
Ален словно заново знакомился с людьми, которых его предшественник знал с детства. Никто не узнал в нем того, кем он был до войны.
Он снова начинал жить, понемногу пытаясь осознать, что такое жизнь без резни, гор трупов, рук по локоть в крови. Пытался понять, зачем ему жизнь, для него не предназначенная. Он искал и по крупицам вспоминал самого себя.
Оставаясь в одиночестве, Ален часто задумывался об этом мире. Очень давно карта империй представляла собою лоскутное одеяло: сотни мелких королевств, баронств, княжеств, общин, народов… Со временем образовались две империи. И если Нимадорг был более-менее однородной страной, то Сильена по-прежнему вмещала в себя гремучую смесь культур, традиций и нравов, разве что религия была одна.
Две сверхдержавы занимали практически весь континент, по форме напоминавший крылья бабочки, разделенные посередине непроходимой горной грядой. Было всего два места, где можно было пересечь эту границу, — Большой тракт и перевал Ста Королей. Был еще третий путь, в обход горной гряды с юга, но тем обходом разве что самоубийцы пользовались. Большой тракт — удивительной красоты долина, лежащая меж двух гор, которую перегораживали шесть Больших Врат. Первые Врата со стороны Нимадорга и Первые Врата со стороны Сильены представляли собой два форпоста, крепости, построенные в узких местах долины на входе и выходе. Четверо внутренних врат являлись, скорее, символами границы, чем реальной преградой.
Все западное крыло занимал Нимадорг, империя тирании и дикости, на взгляд любого сильенца. Владыка-тиран и всем заправляющий орден Оборотной Стороны или Магии Смерти. Некроманты в империи почти не знали ограничений и подчинялись напрямую владыке и верховному магистру ордена. Бесправные жители «нижних слоев общества». Со стороны Нимадорга находился остров Мертвых, земли демонов, с которыми нимадоргцы имели тесный контакт, как и с любым созданием нижнего, подматериального мира. Велимор, земля богов и созданий надматериального мира, лежал к югу от обоих крыльев и был почти
