– Я им не говорила, что я белая.
– Но и не сказала, что ты цветная?
Сузелла с вызовом вскинула голову.
– А почему я должна была это сказать? Во мне столько же белой крови, сколько цветной.
Мама в упор посмотрела на нее:
– Заруби себе на носу, Сузелла: если в тебе есть хоть капля цветной крови, значит, ты цветная.
– А моя мама говорит, что нет. Она говорит, что я не цветная.
– Это ее дело, – резко прервала ее мама. – А мое – довести до твоего сознания, кто ты есть на самом деле, – во всяком случае, пока ты живешь здесь.
– Стюарт не спрашивал, какого я цвета…
– Ему в голову не пришло спрашивать. Но позволь мне кое-что сказать тебе. Когда он это выяснит, а он это выяснит, его вежливость как ветром унесет. И еще одно: ему вовсе не понравится почувствовать себя одураченным.
– Я его не дурачила!
– Я не намерена стоять здесь и спорить с тобой. Но прошу учесть вот что: больше не имей ничего общего с этими белыми молодыми людьми и не позволяй им заблуждаться, принимая тебя за белую, когда ты не белая.
– Тетя Мэри, но я бы хотела продолжить знакомство со Стюартом, он мне кажется симпатичным.
Мама скрестила руки на груди и уставилась в пол. Даже со своего места я почувствовала, как в ней закипает гнев.
– Я уже давно решила, что никогда не выйду замуж за цветного… Я не хочу жить, как моя мама.
Мама еще долго продолжала смотреть в пол. Когда она снова подняла глаза, было ясно, что ей не удалось смирить свой гнев.
– Если бы здесь был твой дядя Дэвид, он, наверное, упаковал бы твои вещи и отправил тебя обратно в Нью-Йорк немедленно. Но я… я предлагаю тебе на выбор: или ты слушаешься меня и остаешься, или, если тебе не хочется оставаться с нами…
– Тетя Мэри, я вовсе не думала…
– …и выполнять правила, принятые в нашем доме, ты можешь возвращаться в Нью-Йорк. Сегодня же. Нам тебя будет недоставать, но иметь из-за тебя неприятности я тоже не хочу. Этого я не могу позволить себе. Так что обдумай все и дай мне знать.
Повернувшись, мама быстро вышла из комнаты. Проходя мимо меня, она даже не приказала мне вернуться во двор, где висело белье.
Я постояла в дверях, наблюдая за Сузеллой, которая отвернулась к окну. Я решила оставить ее наедине со своими заботами, но тут вдруг вспомнила, как она вела себя со Стюартом, а потому вошла в комнату и села на кровать напротив нее.
– Ну, ты уезжаешь?
Она обернулась:
– Что?
– Ты уезжаешь? Мама сказала, ты сама должна решить.
Ее взгляд остановился на мне:
– Скажи честно, Кэсси, тебе бы хотелось, чтобы я уехала, да?
Я пожала плечами:
– Плакать не буду.
– Однажды я уже спрашивала тебя, почему ты меня не любишь. Но ты не ответила. Может, сейчас ответишь?
– Ладно, раз уж ты сама об этом заговорила… Почему ты ждешь, что тебя здесь все должны любить, если ты считаешь себя лучше всех нас?
– Кэсси, но я вовсе так не думаю.
– Ну, хорошо, тогда как же это назвать? Если ты только что сказала, что ты не цветная и не хочешь иметь ничего общего с цветными.
– Но я так не говорила. – Однако она отвела глаза, произнося это.
– И вот еще что, – сказала я, решив выложить ей все, раз она напрашивается. – Я не из тех, кто станет преклоняться перед человеком, который со всеми милуется, всем улыбается в лицо, а про себя думает совсем иначе и даже стыдится назвать их своими родственниками.
– П-прости меня за это, Кэсси.
– Ты должна была всего-навсего открыть рот и сказать: «Это мои двоюродные братья и сестра, я гощу у них». Вот и все.
– Но я же сказала, прости меня.
– А-а, твое «прости» дела не меняет.
