и достойную старость. О себе я уж и не говорю. Где они живут?
Мария молча смотрела на него.
– Ты понимаешь, что если их удастся продать, мы сможем заплатить постыдные долги твоих предков множеству разоренных лавочников и спасти Мальплаке от бесчестья?
– Я думала, долги выплачиваются из денег, которые вы получаете на мое содержание.
– Ты испорченная девочка. Где они живут?
Мария скрестила на груди руки.
– Мария, ты должна сказать викарию, где они живут.
– Не скажу.
– Ты понимаешь, как грешно заглядывать Богу в лицо? Это все равно, что бросать Его милости в рот дареного коня! Бог послал этих тварей, чтобы помочь нам выпутаться из затруднений, а ты своим неблагодарным упрямством наносишь Ему оскорбление. Где они живут?
Мария сжала губы.
Мисс Браун поднялась, вперевалочку приблизилась к Марии и нависла над ней.
– Ты гадкая девочка. Дерзкая. Лучше расскажи обо всем викарию или ты пожалеешь. Ты знаешь, что я имею в виду.
Не получив ответа ни на эти слова, ни на какие-либо иные, мистер Хейтер утратил терпение. Он вовсе не испытывал потребности причинить Марии боль, нет, помыслами его владело одно лишь корыстолюбие. Он хотел обладать Народом.
– Если ты не скажешь, мы посадим тебя под замок. Слышишь? Будешь сидеть взаперти без обеда. Тебя будут наказывать. Наказывать до тех пор, пока ты не скажешь. Такое упрямство – грех, чудовищный грех. Это эгоизм, вот что это такое. Ты гадкая, испорченная, упрямая, эгоистичная девочка!
– Очень хорошо, – сказал он, так и не услышав в ответ ни слова. – Пусть сидит в комнате, пока не заговорит, а вы, мисс Браун…
Гувернантка перебила его:
– В эту комнату, мистер Хейтер, заглядывает Стряпуха, – могут пойти разговоры.
– Значит, следует запереть ее в другой комнате, куда Стряпуха не полезет, а Стряпухе мы можем сказать, что Мария уехала.
– Погостить у тети.
– Вот именно. Итак, какую комнату вы предлагаете?
– А что тут предлагать? – сладко сказала мисс Браун. – У нас же есть подземелье.
О подземельи Мальплаке слышал, наверное, всякий, – оно упоминаетс во множестве исторических трудов. Подземелье представляло собой огромную яму, уходившую в глубь времен, оставляя далеко позади Первого Герцога, – в мглистое прошлое, видевшее, как поднимается из земли лондонский Тауэр.
Предками Герцога были некие баронеты, обязанные своим титулом Новой Шотландии и обитавшие со времен Якова I в древнем норманнском замке, который стоял на клочке земли, ныне скрытом под полом в одном из углов бальной залы. Баронеты не поладили с Кромвелем, и Кромвель взорвал их замок, а Первый Герцог, приступив к строительству дворца, воспользовался оставшимися камнями, да заодно уж стер с поверхности земли и все остальное, уцелевшее после Кромвеля. Единственной частью замка, которую ему не удалось стереть с поверхности земли, поскольку она уже находилась под этой поверхностью, были как раз подземелья. Герцог устроил в них винные погреба, а самое просторное оставил в неприкосновенности. Герцог счел его редкостью, поскольку оно было «готическим».
Подземелье заливал багровый свет, проходящий через окошко с красным стеклом, проделанное в стене толщиною почти в двадцать футов. На окошке сидела решетка, и отсвет его на норманнских арочных сводах создавал эффект, далеко превосходящий любые фокусы Комнаты Ужасов.
Мебель в подземелье была если не красная, то угольно черная. Состояла она из пыточных орудий, которые не пустили с торгов, поскольку на них не имелось спроса. Пол почти сплошь покрывал тростник, – кроме тех его участков, где требовался песок или опилки, чтобы впитывать кровь.
В одном из углов располагалась дыба: усовершенствованной конструкции, выдуманной мерзавцем по имени Топклифф. Вдоль одной из ее сторон тянулась алая надпись, жуткие слова, взятые из рескрипта о предании пытке несчастного Гвидо Фокса:
PER GRADUS AD IMA.
В противоположном углу помещался инструмент, называемый Нюрнбергской Девой: стоячий гроб, формой напоминающий женщину. Крышку его, открывавшуюся на манер двери, усеивали шестидюймовые шипы, расположенные так, чтобы, когда дверь закрывается шипы вонзались в различные части тела помещенного внутрь человека.
В третьем углу находилось приспособление, именуемое «поручи», – то самое, кстати, посредством которого в 1614 году в присутствии Фрэнсиса Бэкона истязали Пичема, допрашивая его «перед пыткой, во время пытки, между пытками и после пытки». На «поручах» также имелась надпись:
МУКА – ЛУЧШАЯ НАУКА.
Четвертый угол занимала плаха. Ее, черную, как и все остальное, покрывал кусок алого бархата. Приподняв этот покров, можно было увидеть зарубки – там, где в дерево глубоко вонзался топор. Сам топор лежал поверх покрывала, поблескивая рубиновой сталью, – тот самый топор, которым обезглавили Карла I. В тот день топор был в руках Ричарда Брендона, он же «Молодой Грегори», – прозвище, которое позволяло не путать его с отцом (тоже палачом), «Старым Грегори». Та же верная рука опускала этот топор на шеи Страффорда, Лауда, Голланда, Гамильтона и Кейпела, все сплошь лордов, но к сожалению у этих мучеников не было времени для размышлений о том, насколько им повезло, что столь важную работу поручили художнику, относящемуся к себе с уважением. Ибо Молодой Грегори упражнялся с раннего детства, отрубая головы бродячим кошкам. Это вам не мерзавец Кетч, которому потребовалось нанести пять ударов, чтобы
