– Видимо, вы забыли, кто сейчас сидит перед вами. Если я говорю, что его убили, значит, убили. Запах преступления я не спутаю ни с каким другим.
– Позвольте спросить, в какой мере это касается меня?
– В той мере, что игра не закончена, – ответил Дойл.
– Это больше не моя игра, сэр.
– Как же так? До сих пор она была вашей.
– Больше не будет.
– Из зала реликвий похищена книга. Дюваля убили из-за нее. Теперь Лавкрафта обвиняют в убийстве...
– Ко мне это все не имеет никакого отношения! – прервал его Гудини.
– Но ведь прежде мы были единой семьей, Арканумом, прежде чем это все...
– Чепуха. Мы попусту тратили время. То, что происходило со мной, я расцениваю как помутнение рассудка.
– Самое простое – встретить феномен, не поддающийся объяснению, и назвать это помутнением рассудка.
– Вздор. Медиумы и парапсихологи – шарлатаны.
Дойл чувствовал, что теряет самообладание.
– А может, вы боретесь с ними, чтобы каждый день видеть свою фамилию в прессе? Я полагаю, для вас это самое главное.
– А вы их поддерживаете! Всю спиритическую бессмыслицу.
– Эта бессмыслица, к вашему сведению, является моим глубочайшим убеждением.
– Дойл, они же вас дурачат. Неужели не понимаете? Городят все, что придет в голову. И почему не нужно разоблачать этих медиумов, показывать, кто они есть на самом деле? Почему? Они берут у людей деньги, а затем паразитируют на их горе, пробуждают в людях ложные надежды. Мне это отвратительно. Покажите мне одного, всего лишь одного медиума, который сделает что-то, чего я не смогу объяснить, и я поверю. Боже, я жажду поверить! Вы думаете, мне не хочется поговорить с мамой? – Стоило сентиментальному Гудини произнести слово «мама», как у него перехватило горло.
Это умерило гнев Дойла.
– Вам не удастся стереть прошлое, даже если очень постараетесь.
– Я ничего не хочу слышать о прошлом.
– Значит, это все была ложь?
– Дюваль мертв. – Гудини отвернулся. – И пусть это умрет вместе с ним.
– Но у вас перед ним долг.
– Долг? – вскинулся Гудини. – Я кому-то должен? Я, Гудини? Да у меня уже в двадцать один год была мировая слава.
– Черт возьми, это единственное, что вас заботит. Верно?
– Придержите язык, Артур. Вы слишком много себе позволяете.
– А вы все фокусничаете, Гарри Гудини. Играете со смертью, пытаетесь ее обмануть. Но внутри вас прячется трус.
– Если бы вы не были пожилым человеком, я бы преподал вам урок...
– Гарри, пусть возраст не станет для меня оправданием. Давайте. Я настаиваю.
– Я джентльмен.
– Нет, вы обманщик.
– Что вы сказали? – Гудини выкрикнул это так громко, что внизу, в студии, все затихли. Послышались шаги на лестнице.
– Люди гибнут, – продолжил Дойл. – Лавкрафта заперли в эту чертову психбольницу для преступников. Он следующий!
– Они знали, что идут на риск! – бросил Гудини.
Дойл вздохнул:
– Может, я действительно уже старый. Моя жена так считает. Дело в том, что в последнее время... в первый раз за пятьдесят лет я обнаружил, что не могу сочинять. Ни слова. На месте, где прежде обитало вдохновение, одна лишь печаль. Как хотите, но гибель Дюваля просто требует, чтобы мы снова в последний раз собрались вместе и закончили начатое. Да, случались размолвки, но все же нам удалось заглянуть под покров тайны, проникнуть в святая святых, а после этого никто прежним оставаться не может. Вот, например, вы. Почему вы кидаетесь из одной авантюры в другую, не давая себе даже секундной передышки? Потому что с тех пор, как мы это сделали вместе, вы никогда не переживали ничего подобного. Многие в мире считают вас своим идолом, Гудини. Ваша слава чрезмерна. Она достигла предела, и ничто больше не может ее увеличить. Решение, которое вы сейчас принимаете, связано с тем, что вам страшно заглянуть внутрь себя.
Дверь распахнул Франц Куколь, администратор Гудини.
– Босс, мы слышали какой-то крик.
