— Иди поздоровайся с мамой, она беспокоится о тебе.
Я открыла дверь и вошла в прихожую. Риелторы называли дом, в котором я выросла, «сказочным коттеджем», имея в виду, что он очень маленький. Слева находилась гостиная, а ступеньки справа вели в три крохотные спальни и ванную комнату. В конце прихожей располагались столовая и недавно переоборудованная кухня, выходившая на задний двор. Все, кроме кухни и ванной, относилось примерно к 1895 году.
Дом заполняли звуки оркестра гамелан — на мой вкус, кто-то ритмично колотил по сотне кастрюль. Музыкальные пристрастия моей мамы всегда отличались эклектичностью.
Сейчас она в окружении грязных кастрюль и сковородок занималась спанакопитой — равномерно размазывала шпинат по тонким пластам слоеного теста и посыпала сверху сыром. Когда она готовила, то наотрез отказывалась мыть кастрюли или хотя бы убирать их подальше, боясь нарушить творческий процесс. Я неплохо научилась у нее готовить, но боюсь, что это умение заржавело за ненадобностью.
— Привет, мам. А я рассчитывала на мясной рулет…
Мама подняла руку, призывая меня к молчанию, взяла тончайший пласт слоеного теста и начала искусно сворачивать прямоугольник в треугольник. Я молча наблюдала, а она свернула и второй тоже, положила оба на противень к дюжине остальных и засунула в духовку. Потом она вытерла руки полотенцем и только тогда подошла ко мне и обняла.
Ее пышная грудь прижалась к моей. Этого я от мамы не унаследовала. И шелковистых белокурых волос, стянутых сзади двумя заколками, чтобы не падали на глаза, тоже.
— Если хотела мясной рулет, нужно было предупредить заранее. — Она отодвинула меня от себя на расстояние вытянутой руки. — Как ты, милая?
Я не могла ответить ей: «Прекрасно», — как все остальным. В уголках глаз закипели слезы, я быстренько смахнула их, чтобы она не заметила, и спросила:
— Фрэнки и Теа тоже придут?
— Фрэнки вот-вот вернется. Он занимается библиотеке. А у Tea сегодня коктейль, так что он не придет.
В свои двадцать пять лет Tea, унаследовавшая мамины кулинарные таланты, открыла свое собственное дело по обслуживанию приемов и банкетов. Фрэнки было девятнадцать, он учился в Университете Сан-Франциско, специализировался на написании художественных текстов и жил дома ради экономии. Если послушать отца, то писательство — это пустая трата времени. То же самое он говорил про мой диплом актрисы, но все равно пришел на церемонию выпуска и не стесняясь плакал. Ни он, ни мама в колледже не учились — в то время, когда им следовало бы вступать в студенческие братства и женские клубы, они поженились и меняли мне пеленки.
Я села на табуретку и стала смотреть, как мама со скоростью света режет овощи. На столе лежал открытый пакет печенья с инжиром. Я машинально взяла одно, надкусила и чуть не выплюнула, таким оно оказалось приторно-сладким и зернистым, но мужественно продолжила жевать, иначе мама мгновенно бы заметила, что меня тошнит от некогда любимого лакомства.
— Ты познакомилась с мужчиной, да? — спросила мама, не отрывая глаз от мелькающего ножа.
Я подавилась.
— Почему ты так решила?
— Помню, ты сидела там и ела печенье с инжиром с таким же ошалевшим видом тем летом, когда познакомилась с Джоуи Мэлоуном.
Ах, Джоуи Мэлоун! Слишком юные, чтобы водить машину, мы с ним часами обжимались за кустами в парке Долорес, а потом у меня распухали губы, что я неделю не могла пить через соломинку. Странно, что она об этом заговорила. Из всех знакомств в моей жизни именно теперешнее больше всего походило на то, давнее — опасность, возбуждение и такой соблазн, что отказаться невозможно.
— Даже и не пытайся отрицать. Просто скажи, узнаю я об этом что-нибудь или нет, — сказала мама.
Я так сжала остатки печенья в кулаке, что оно раскрошилось.
— Да тут особо не о чем говорить, мам. Вряд ли он долго возле меня задержится.
— Почему? Он что, преступник? В бегах?
— В бегах? Нет, мам, он не преступник. Просто он…гм…сильно старше меня.
И это очень скромно сказано.
— Ну, мужчина в возрасте — это не так уж и плохо. У них больше мудрости. И денег, как правило, тоже. — Мама вытерла лоб полотенцем. — Как сегодня жарко! Нужно было заказать еду из китайского ресторана.
Она села рядом и задела меня голой рукой. Когда ее плоть коснулась моей, в мозгу вспыхнула картинка, такая яркая, что мне пришлось зажмуриться. Внезапно я увидела маму и отца в кабинете врача. Отец нервно метался по кабинету, а мама сидела как каменная, придерживая рукой левую грудь, словно больного ребенка. Я открыла глаза, и видение исчезло.
— Мама, ты что, больна?
Она повернулась на табуретке и сердито хлопнула рукой по ладони.
— Я же говорила отцу, что не хочу ничего рассказывать детям до тех пор, пока сама не буду знать что-то определенное! Проклятые ирландцы, совершенно не умеют держать рот на замке!
— Папа тут ни при чем. Я просто почувствовала. — Я сжала голову руками. Меня захлестнула буря эмоций — страх из-за болезни матери и шок от того, что я только что заглянула в ее сознание так же легко, как в окошко. — Нет, нет, этого не может быть, — пробормотала я.
Мама взяла меня за руки и отвела их от лица. Кожа у нее была сухая и тонкая, как бумага.
— Не о чем волноваться, милая. Пару недель назад я обнаружила уплотнение в груди, и мне сделали биопсию. Мы еще ждем результатов. Доктор говорит, что оно скорее всего доброкачественное, у нас в семье ни у кого не было рака, но он все же хочет удостовериться. Я не собиралась тебя волновать раньше времени.
Я всматривалась в ее лицо.
— Нельзя такое скрывать. Я должна звать, ты же понимаешь.
— Ну, ты была так занята на работе последние несколько недель.
Она рассеянно потрепала меня по руке. Мне еще ни когда не приходилось утешать маму, обычно все происходило наоборот, и я понимала, что сейчас настал как раз такой момент. Я подыскивала нужные слова, как вдруг мне помешали — на стул рядом шлепнулся громадный рюкзак.
С четырнадцати лет мой брат Фрэнки со своим пронзительным голосом и порывистой походкой напоминал мне большую шумную лошадь. И от него всегда сильно пахло потом. Он был членом стольких спортивных команд, что и не сосчитать. Когда бы он ни пришел домой, первым делом кидался к холодильнику, вытаскивал огромный пакет молока и выпивал все до капли. Сегодня я заметила, что Фрэнки повзрослел — он взял стакан и налил молоко в него, а уж потом сел за стол.
— Привет, Фрэнки, и сними свою шляпу. — Я щелкнула по его бейсболке. Энджи — солидная взрослая женщина, ага.
Фрэнки повернул бейсболку так, чтобы козырек оказался на затылке.
— Так лучше, мисс Хорошие Манеры?
— Да. Тем более что мне не хочется сегодня любоваться на твои волосы. — У Фрэнки были точно такие же жесткие рыжие волосы, как и у меня, а вот наша везучая сестричка Tea унаследовала мамины, белокурые и волнистые. — Как учеба, братишка?
— Будет отлично, когда я наконец сумею записаться на нужные мне предметы. На викторианский романстояла очередь в двадцать человек. Мне придется учиться пять лет, и все только потому, что невозможно записаться на нужные предметы.
— В любом случае я не представляю тебя на семинаре под названием «Викторианский роман», Фрэнки. По-моему, ты скорее тип Джека Керуака. На крайний случай Генри Миллера.
— Не равняй меня по своим буржуазным меркам. Генри Джеймс писал тошнотворное дерьмо.
Мама кинула на него неодобрительный взгляд.
— Извини, ма. Я имел в виду — он писал тошнотворную литературу. — Фрэнки забросил рюкзак на
