— И лодка дожидается нас, — заверил его Тангейзер. — Настало время паковать наш опиум и драгоценности. Отбываем завтра ночью.
— Все, что стоит у нас на пути, — последнее наступление Мустафы.
— На этом кровавом острове я пережил столько последних наступлений, что уже сбился со счету. Доверься мне, старина, и оно действительно станет последним для нас, как ни для кого другого.
На заре, как раз когда зазвучали призывы муэдзина, сто третий мусульманин, жертва осады, был вздернут на грязной веревке над Провансальскими воротами. Уже много недель никто из воюющих сторон не обращал внимания на этот ритуал, кроме, разумеется, самих жертв, однако же, если бы его вдруг не исполнили, смятение было бы так же велико, как если бы над воротами вывесили белый флаг, а не тело. В это утро, когда гарнизон готовился встретить свой конец, Тангейзер снова убедился в гениальности подобной мрачной практики, потому что, когда хлопнула веревка, весь гарнизон издал хриплый вызывающий вопль.
После того как виселица получила очередную жертву, в церкви Сан-Лоренцо началась служба, во время которой молили о спасении острова. В то же самое время капелланы, расставленные вдоль стены через равные промежутки, произносили мессу для всех солдат. В госпитальной палате и на задушенной болью площади перед госпиталем другие капелланы делали то же самое для раненых. Служба отправлялась со всей торжественностью, и, как и в последний день форта Сент-Эльмо, странное спокойствие охватило всех. Бояться больше было нечего. Единственное дело, какое им предстояло исполнить, — умереть. Когда последние «аминь» неслись к небесам, Ла Валлетт сделал следующий блистательный ход.
Серебряный крест ордена, который использовали во время крестных ходов, был пронесен по проходу Сан-Лоренцо, за ним пронесли священную филермскую икону Пресвятой Богородицы. Когда икона проплывала мимо, многие видели, как по бледным щекам Мадонны струятся настоящие слезы. Некоторые даже теряли сознание от экстаза. За иконой последовал меч святого Петра, крышка серебряного футляра была откинута, так что счастливчики могли краем глаза увидеть героическую реликвию, лежащую внутри. Наконец пронесли самое главное сокровище Религии, правую руку Иоанна Крестителя, хранящуюся в украшенной драгоценными камнями дарохранительнице. Почетный караул рыцарей, по одному от каждого ланга, нес эту последнюю реликвию, и возглавлял их сам Ла Валлетт.
Процессия вышла из церкви и двинулась по разбомбленным улицам, шествуя мимо госпиталя и поредевшего строя защитников, растянувшегося вдоль бастионов и стен. Все опускались на колени и крестились, когда мимо проносили священные реликвии, и каждый ощущал, как сила Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, святого Петра и Крестителя наполняет сердце. Мысль о мусульманских псах, отсекших руку Иоанна Предтечи, вызывала волну гнева и удваивала силы каждого христианского солдата, стоявшего на стене. К тому моменту, когда процессия вернулась обратно в Сан-Лоренцо, боевой дух обескровленного гарнизона был так же неукротим, как в начале осады.
Тангейзер пропускал обряд евхаристии — он предпочитал иные, самые простые способы поклонения Богу. Но пока они с Ампаро искали Карлу, ему поневоле пришлось увидеть большую часть грандиозной процессии, прошедшей мимо, и он поразился тому впечатлению, которое произвело на него это зрелище. Получалось, что парад реликвий стоил лишней тысячи человек, а может быть, даже больше, потому что сражаться за себя — это одно, но сражаться за правую руку человека, который крестил самого Христа, — совсем другое дело. Ту самую руку, которой он погрузил Его в воды Иордана, ни больше ни меньше. Даже Тангейзер ощутил, как забурлила кровь, и задумался: может быть, жизненный путь Христа все-таки не был просто путем к Вознесению?
Тангейзер нашел Карлу на госпитальной площади, она сама, казалось, была на грани блаженства. Карла подносила чашу с вином к губам человека, обе руки которого были укорочены и замотаны пропитавшимися кровью бинтами. Карла казалась усталой и измученной, взлохмаченные волосы в грязи, выцветшее черное платье совсем истрепалось, но, когда она повернулась к нему и улыбнулась, Тангейзер был готов поклясться, что она никогда еще не была так хороша. Он осознал, что являться к ней вместе с любовницей было не слишком вежливо, но Карла восприняла это совершенно естественно. Он подумал, может быть, их договор удастся продлить и на время после заключения брака, но потом решил, что, даже если подобное и будет возможно, это лишь положит начало новым глупостям. Любить двух женщин одновременно… В сравнении с этим и война — сущий пустяк. Тангейзер отпустил Ампаро и принял по- военному деловитый вид.
Не успел он раскрыть рот, как Карла сказала:
— Надеюсь, вы хорошо выспались этой ночью.
Тангейзеру ее замечание показалось довольно ехидным, как, впрочем, и улыбка. Он еще на шаг отошел от Ампаро и разразился горячей речью.
— Если уж вы спросили, большую часть ночи я провел на ногах, — сказал он, — рискуя лишиться жизни или конечностей во вражеском лагере, когда старался приблизить осуществление нашей общей мечты.
— Нашей заветной мечты?
— Именно ее.
Карла окинула взглядом плотные ряды раненых, и он понял, что в ней ожили прежние сомнения.
— Из каждых десяти человек, которые с оружием в руках поднялись на защиту города, девять уже покойники или близки к тому, — сказал Тангейзер. — Вы служили им, отдавая больше души, чем требовали от вас честь, или долг, или даже сам Господь Бог. Если мы переживем этот день, у нас появится возможность послужить Орланду. И нам самим.
Карла взглянула на него. Он улыбнулся. Она кивнула. Он жестом подозвал Ампаро.
— Оставайтесь здесь и держитесь вместе, — сказал Тангейзер. — Никуда не уходите. Я вернусь с наступлением темноты. Будьте готовы.
Тангейзер выяснил, что этой ночью не только он совершал вылазку. В предрассветные часы Андреас де Мунатонес, певец, танцор и рыцарь Сантьяго из Астурии, возглавил отряд, спустившийся под землю по вырытым христианами встречным тоннелям. После яростной схватки в свете факелов саперы, мамелюки и лахимьи были повержены, две укрепленные балками турецкие галереи, змеями уходящие в сторону ничьей земли, забросаны снарядами с горючей смесью. Мальтийские саперы вытащили Андреаса из второй галереи с киркой, торчащей из груди, и отнесли его в Сан-Лазаро, где он скончался во время утренней мессы.
Подобные вылазки, несмотря на всю отвагу, не смогли предотвратить продвижения нескольких других тоннелей, набитых порохом, которые турки подвели под самую стену. Три заминированные шахты взорвались, принеся огромные разрушения, в качестве прелюдии к наступлению.
Тангейзер с Борсом, которые решили испытать судьбу в одном строю с северянами, видели, как рванули шахты, когда они подходили к бастиону Германии на левом краю христианских фортификаций. Внутренняя стена Кастильского бастиона, которую восстанавливали много мучительных недель, была уничтожена за мгновение. Между бастионами Италии и Прованса тридцатифутовый отрезок куртины обрушился в ров. Два десятка защитников были погребены под каменными завалами. На вершине холма Санта-Маргарита был развернут санджак-и-шериф. Огневой вал от турецких осадных орудий залил светом гребни холмов. И когда клубы дыма скатились вниз в долину и силы джихада в очередной раз объединились, тысячи гази ринулись через равнину Гранд-Терре, намереваясь осуществить волю Аллаха.
— Аллах акбар!
Равнина была похожа на озеро зловонной грязи, запекшейся под солнцем, однако за все лето не выпало ни одного дождя, а местные почвы были светлые. Запекшаяся темная корка, по которой мчались язычники, образовалась от свернувшейся крови и всего, что извергается из человеческого тела перед смертью. Пыль, которую взбивали ноги гази, была не землей, а высохшей кровью их погибших товарищей. Радужные рои трупных мух сине-зелеными спиралями завивались к небу, некоторые воины падали на бегу,
