хозяину раковину с крупной жемчужиной, которую он только что достал со дна моря.
– Молодец, Адам, молодчина. – Крейс легко потрепал меня по плечу. – Что, пойдемте посмотрим, какие сюрпризы ждут нас в почтовом ящике? Не возражаете?
Больше я не мог отмахиваться от Крейса, так как чувствовалось, что он решительно настроился пойти вместе со мной к почтовому ящику. Возможно, мой рассказ настолько пленил его, что ему теперь хотелось больше узнать об Элайзе, о том, что было между нами. Казалось, он близко к сердцу принял мои проблемы, возможно, даже как-то по-своему ощущает себя частичкой меня. Ну и что? Кому какое дело? Теперь мне нечего было бояться. Письмо я достал. Напал на след. Держал ситуацию под контролем.
Мы медленно прошли через портего. Я поддерживал Крейса, пока он, переступая со ступеньки на ступеньку, спускался по лестнице во двор. Костлявыми руками он держал меня за плечи, иногда касаясь моей шеи. В центре двора, у скульптуры купидона, Крейс на мгновение остановился и пробормотал что-то про любовь, которая выбирает не глазами, а сердцем,[19] потом повернулся ко мне и улыбнулся.
– Пойдемте, Адам, проверим, что там есть. – Он жестом показал на почтовый ящик.
Вставляя ключ в замок, я увидел на крышке кровавый отпечаток пальца, глядевший на меня немигающим темно-красным глазом.
– Нашли что-нибудь? – поинтересовался Крейс.
Я поднял крышку, одновременно пытаясь стереть отпечаток, сунул руку в ящик.
– Здесь ничего нет, – ответил я.
– Хм, странно.
Теперь я хотел только одного – удалиться в свою комнату, где я мог бы прочитать письмо. Но когда я стал усаживать Крейса в кресло в гостиной, он похлопал по соседнему креслу, предлагая мне устроиться рядом. Глядя на меня с серьезным, озабоченным выражением на лице, он сказал:
– Думаю, нам следует поговорить еще немного о том, что мы обсуждали недавно.
Я не мог пренебречь приглашением Крейса и потому сел, чувствуя, как мое лицо начинает пылать.
– Но прежде чем мы продолжим наш разговор, я расскажу вам немного о себе. Это будет только справедливо. – Крейс провел языком по своим тонким сухим губам. – Я намеренно был с вами скрытен, почти ничего не сообщая о своей жизни. И пожалуйста, не думайте, будто дело в вас… вы тут ни при чем. Просто я должен быть осторожен. По крайней мере, я так считаю. Боже мой, что за вздор я несу?! – Его лицо сморщилось, собралось в складки, словно лист старой бумаги. – Представляю, что вы думаете обо мне. Дряхлый старик, живет затворником, не переступает за порог своего дома…
Я пытался заговорить, сказать из вежливости, что он ошибается, но он поднял руку, запрещая перебивать его.
– Я уверен, что в глазах внешнего мира я – эксцентрик, скучный человек, который ни с кем не общается, никуда не ходит. Сидит в своем маленьком мирке, в окружении своих книг и произведений искусства – пережитков старины. Но я счастлив, что бы ни означало это слово. Счастлив как никогда, я в этом уверен.
Крейс помолчал, сделал глубокий вдох, поменял положение в кресле.
– Послушайте… Господи, как всегда, хожу вокруг да около. Простите, Адам. Просто я давно ни с кем вот так не разговаривал. Вы уж не обессудьте, если по ходу своего рассказа я буду сбиваться на разговор, который, как вам покажется, ни к чему не ведет. Но я решился на это только по одной-единственной причине – лишь потому, что, на мой взгляд, это как-то поможет вам. В моей жизни было время, когда я тоже был растерян и несчастлив… не знал, что я хочу, кто мне нужен.
Я ждал, когда он продолжит свой рассказ.
– Я был молод, как вы. После Оксфорда стал работать учителем английского языка в одной из школ Дорсета. Это было мое первое место работы. Как и вы, я хотел написать роман. У меня была идея, над которой я работал в свободные от преподавания часы. Теперь кажется, что все это было очень давно. В каком-то смысле мне даже не верится, что это я о себе рассказываю. В общем, вскоре после того, как я пришел в ту школу, я сдружился там со своей коллегой Рут Чанинг. Она преподавала изобразительное искусство, работала на полставки. Ей было примерно столько же лет, сколько и мне, двадцать один – двадцать два, и поскольку я и она были новичками в школе, почти никого не знали в округе, то вполне естественно, что мы проводили вместе много времени. Я все ждал подходящего момента, чтобы сказать ей, что… что женщины меня не привлекают. Но однажды вечером, когда мы возвращались из местного паба, она притянула меня к себе и поцеловала, и я понял, что теперь признаваться поздно. Подходящий момент был упущен. Не то чтобы мне было жаль ее, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что поступил как незрелый юнец, не сказав ей ничего.
Крейс встрепенулся, будто пробудился ото сна.
– Извините… я слишком разболтался. Вам не нужно все это знать. Сам не понимаю, зачем я откровенничаю с вами. Я просто хотел сказать, что мне знакомо ваше состояние.
Впервые я слышал, чтобы Крейс рассказывал что-то о своей личной жизни. И я постарался запомнить каждое слово.
Мне хотелось знать больше. Я собрался с духом и спросил:
– Вам нравился еще кто-то из ваших коллег… кроме нее, кроме этой Рут?
– Да. Только он… они… были не из преподавательского состава, – ответил Крейс.
– Кто-то из тех, кто работал в городке? С кем вы познакомились вне стен школы?
Мой вопрос взбесил Крейса. Будто разговора, который мы вели, никогда не было.
– Мне казалось, я предупреждал, чтобы вы не смели лезть в мою жизнь, в мою личную жизнь. Это был один из главных пунктов нашего соглашения, который в ходе собеседования мы обговаривали десятки раз. И вы пообещали, что будете подчиняться моим правилам…
Мне пришлось перебить его, воззвать к его здравомыслию.
– Но Гордон… это же была ваша инициатива. Я не просил вас рассказывать о прошлом. Вспомните, вы же сами начали этот разговор. Сказали, что хотите помочь мне… разрешить мою дилемму. Относительно моего влечения к парням.
Я пристально смотрел на Крейса. Его губы беззвучно шевелились, словно он пытался связать воедино несуществующие слова, которые произнес бы, если бы продолжал отчитывать меня.
– Простите… Я не хотел повышать голос, – сказал я, разводя руки. – Просто вы ведь сами начали… этот разговор.
Крейс нахмурился, его веки затрепетали. Вид у него был напряженно сосредоточенный, будто он пытался распутать нить воспоминаний, связавшуюся в узел у него в голове.
– Ну да, конечно… глупость какая-то.
– Разумеется, я не стал бы вас ни о чем спрашивать, но мне показалось, что вы ждете моих вопросов. Я подумал, что вы хотите помочь мне… разобраться в себе.
Попытка не пытка. В конце концов, разве жалость не располагает к откровенности?
– Вы правы. Вы совершенно правы, – проговорил Крейс. – Наверно, пришла пора облегчить душу. А собственно, чего мне бояться?
Он помолчал.
– Даже не знаю, с чего начать.
Морщинки на его лице разгладились, и на мгновение он стал похож на потерянного мальчика.
– Начните со школы, – предложил я. – С того периода вашей жизни.
– Ах, ну да. Школа… Уинтерборн-Эбби. Чудесное место. Волшебное. Она стояла в укромной долине, в окружении леса. Свое название получила от располагавшейся рядом средневековой монастырской церкви, которая служила школьной часовней. В аббатстве было много замечательных скульптур и красивых вещей – реликвии и все такое.
Крейс говорил не по существу, но я не смел его прерывать, потому что сейчас каждое его слово имело значение.
– Знаете, на протяжении многих лет Уинтерборн был частным домом. А еще раньше на той земле находилось целое селение. Настоящий городок – с тремя трактирами, главной улицей, общинными угодьями. Но потом, примерно в тысяча семьсот восьмидесятом году, один человек – думаю, из нуворишей – купил эту землю и все на ней разровнял, решив, что ему не нравится ни вид, на запах, ни люди, которые
