ПЯТЕРО — ВЕЧЕРИНКА
Только скверная, унизительная и скучнейшая!
Все пути назад отрезаны. Я не знаю, что делать. Я окончательно увязла во лжи и вынуждена молчать.
Я пишу Дэну. Только потому, что хочу получить ответ, который смогу показать Магде и Надин. Это несправедливо.
Он отвечает. И я снова пишу. И он. И я. И он. И так до бесконечности. Я читаю всякую чепуху о его школе, друзьях и книгах, хмыкаю над пошлыми бородатыми шутками. В конце каждого письма стоит: «С любовью, Дэн», но это не превращает их в любовные послания.
Папа говорит, мы как Элизабет Барретт и Роберт Браунинг. И давится от смеха. При чем тут мёртвые поэты? Я совсем непоэтично бормочу: «Чтоб ты сам сдох». Папа слышит и приходит в ярость. Говорит, у меня совсем нет чувства юмора. Неожиданно Анна встаёт на мою сторону. Отец такой нечуткий и грубый, она сама его едва терпит, что уж говорить о бедняжке Элли. Мы с папой ошарашенно моргаем. Раньше она всегда его защищала. Может, они повздорили? Вчера вечером, когда Анна вернулась с итальянского, из их спальни доносилась приглушённая ругань. Не знаю, что между ними происходит. Мне бы разобраться в себе самой.
Пока что я больше не видела блондина моей мечты. Пришлось покататься в школу на автобусе, не то схлопотала бы наказаний на целые сутки. Но сегодня я осмеливаюсь на новую вылазку. И пару мгновений выжидаю на улице, где мы повстречались. Ну, хорошо, пару долгих мгновений. Минут этак на пятнадцать. Но блондин так и не показывается. А меня снова оставляют после уроков.
Сегодня я не скучаю в одиночестве: со мной Надин. Мы сидим в пустом классе и — представьте себе! — миссис Хендерсон заставляет нас писать по сто раз слова извинений. Я пишу: «Я стану собранной и больше не буду опаздывать».
Сто раз. От этого более собранной я себя не чувствую — наоборот, разваливаюсь на части. И я так старалась не опоздать и не упустить блондина. Старательнее некуда, напиши хоть миллион раз.
Извинения Надин куда короче, поэтому она справляется раньше меня, хоть и тщательно выписывает каждую виньетку. Сто раз: «Я больше не буду грубить».
Сегодня она явилась в школу с невероятным засосом на шее, громадным фиолетовым пятном на белоснежной коже.
— Ну и ну, да у твоего Лайама рот, как раструб пылесоса! — хохотнула Магда.
— Надин всегда любила вампиров, — поддакнула я, стараясь звучать легко и беззаботно.
Я не могла оторвать взгляда от шеи Надин. Как-то в детстве мы захотели понять, что такое засос, и искусали друг дружке руки. И решили, что никогда не позволим такого парням. А теперь у Надин засос прямо в центре шеи, так что даже волосами не прикроешь. Я не могла избавиться от наваждения: Лайам кусает Надин в шею. Никак не получалось понять, что же я чувствую — отвращение или зависть?
Миссис Хендерсон составила мнение сразу же.
— Надин, сходи в медицинский кабинет и возьми пластырь, — холодно сказала она. — Прикрой отметину на шее. Неужели ты сама не понимаешь, как это глупо. Твой друг тебя не уважает, раз позволяет себе такое. Не говоря уже о том, что можно занести грязь.
Надин хмурится.
— Готова поспорить, ты мне завидуешь, — шелестит она.
Но у миссис Хендерсон ушки на макушке. И Надин остаётся после уроков.
Миссис Хендерсон оставляет нас писать извинения, а сама уходит на хоккейную тренировку.
— Ну, я закончила эту чушь, почему я не могу идти? — говорит Надин, начиная ёрзать.
— Она сказала ждать до её возвращения.
— Вот глупость. Не её дело, чем я занимаюсь после уроков, — говорит Надин, ощупывая пластырь на шее.
— А что сказали твои родители, когда увидели?
— Да что ты! Я обернула вокруг шеи шарф. Я же говорю, они с ума сойдут, если узнают про Лайама.
— Надин…
— Ну что тебе?
Она на меня и не смотрит. Достала из сумки журнал и листает страницы.
Надин всю жизнь презирала журналы для девушек. Признавала только ужасы и самодельные издания про свои любимые группы. Но сейчас такое впечатление, будто от колонки вопросов и ответов зависит вся её жизнь.
— На что это похоже? Ну, засос?
Надин пожимает плечами.
— Ты сама хотела так далеко зайти?
— Он предпочёл бы зайти куда дальше.
— И ты… ты ему позволила?
Надин ёрзает.
— Ну… не все. — Она нерешительно молчит и добавляет: — Не говори никому, ладно? Даже Магде. — И хотя в классе кроме нас никого, она наклоняется к самому моему уху и начинает шептать.
— Надин! — теперь я действительно ошеломлена.
— Ну, а что тут такого? — спокойно говорит Надин. — Элли, ты как ребёнок.
— Вовсе нет.
— Все парочки этим занимаются.
— Да ты что?
— Значит, у вас с Дэном ничего такого не было, — подозрительно смотрит Надин.
Я пытаюсь представить себе, как проделываю это с Дэном — блондином моей мечты. Кровь приливает к вискам. Но потом я вспоминаю настоящего Дэна и чуть не взрываюсь от хохота.
— Что это ты так улыбаешься? — говорит Надин. — Ага, у вас с Дэном всё-таки что-то было!
Да уж, это было бы что-то!
— Нет, это я размечталась, — бормочу я. — Мы-то не встречаемся каждый день.
Дэн (настоящий) в каждом письме нудит и нудит, чтобы я приехала в гости или пригласила его к себе. Я придумываю хитроумные причины, по которым ничего не выйдет, но тянуть дальше становится неловко. Все так сложно, что я тяжело вздыхаю.
— Так скучаешь, Элли? — тихо спрашивает Надин. И обнимает меня обеими руками, хрустит журнал.
Я прижимаюсь к ней и чувствую себя страшно виноватой.
— Просто… Ох, Нади, не знаю, как и объяснить, — шепчу я.
— Я тебя понимаю, — говорит Надин. Ничего-то она не понимает. — Знаешь, у нас с Лайамом тоже не все гладко. Вчера мы крупно поругались.
— Правда?
— Я отказалась… Ну, сама понимаешь, пойти до конца. Я ещё не готова. А в журналах говорят, не стоит, пока не почувствуешь, что готова полностью. Вот. — Она раскрывает журнал и подсовывает мне колонку вопросов и ответов.
— Ля-ля-ля, «не соглашайтесь делать это с вашим другом…» Ой! «А если он говорит, что его прибор…»
