цыпочках и ее стройное тело плотно прижалось к нему. К собственному удивлению, его руки сомкнулись на ее талии и привлекли ее ближе. Прежде она всегда казалась воздушной, такой, словно могла превратиться в туман и выскользнуть из его рук, но сейчас она была настоящей. Совершенно настоящей.
Она медленно отодвинулась, пристально глядя в его глаза,
— Я выйду замуж за Валена. — тихо сказала она.
Он не знал, что могло бы причинить ему боль сильнее. Ни удары, ни раны, ни слова не могли причинить ему боль с тех пор, как умерла Беревайн, но эти слова ударили его в самую душу. И все же он не отпустил ее. Она была так трепетна и тепла — и в его руках.
— Другого пути нет. — продолжила она. Она тоже не разомкнула объятий. — Ворлонцы видели это. С того самого мига, как я родилась, они знали что этот день придет.
Она опустила голову ему на грудь. Ее дыхание было таким громким.
— Ненавижу их. — Его голос был тверд и ровен, но глаза выдавали правду.
Она подняла голову, ее глаза наполнились слезами.
— Я тоже.
— Мы можем уйти. — сказал он, подлинная надежда в первый раз постучалась в его сердце. — Мы можем просто… уйти. Вернуться в Широхиду или… куда угодно.
— Нет. — прошептала она. — Не можем.
— Я люблю тебя. — В первый раз он сказал эти слова кому—либо. Он не сказал их Беревайн. Ни разу.
— Как и он. — ответила она. — Я люблю вас обоих. Это неправильно? Я так же любила Парлонна — и он ушел к этим… Один из вас умрет сегодня. Думаешь, я не знала? Ваш последний бой… Вы, наконец, узнаете — кто лучший.
— Да.
— Ты не думал — каково будет мне?
— Всегда.
— Нет. Ты не думаешь. Я не воин. У меня нет такой души. Потому и я просто не смогу понять — и не захочу. Как и Вален. Мы не воины.
— Я люблю тебя.
Она поцеловала его вновь, куда тверже и страстней. Ее пальцы впились в его спину, но он не заметил этого.
— И я люблю тебя. — прошептала она.
На эти недолгие часы она стала настоящей. Воздух и Земля сошлись вместе, в ярости, в огне — и в любви.
Когда Маррэйн пробудился от самого мирного за многие годы сна — она уже ушла, и единственным знаком того, что она была здесь, осталась память о нежных поцелуях на его плечах.
— Думаю, что эта ночь изменила Маррэйна больше, чем все остальное. Когда люди смотрят на его падение, они предпочитают сосредоточится на 'Свете в Полуночи', речи о 'Времени что придет', или даже о том, что случится позже, на За'ха'думе.
Лично я думаю, что именно та ночь более всего предопределила его судьбу. В ее объятьях он узнал любовь, наслаждение и радость; то, чего не знал раньше. Камень слегка дал трещину — но недостаточно.
Узнав это, он поднялся выше, чем когда—либо прежде… и падать пришлось куда глубже…
— Я не знала что ты настолько романтик.
— Очень смешно. Но я не романтик.
— Ты мог притворяться.
— Я… вспоминаю ошибки, что все они сделали. Для Маррэйна, для Дераннимер эта ночь была ошибкой. Я не виню никого из них. Любовь, страсть — они могут… толкнуть на многое.
Разве это неправда?
Я должен извлечь урок из всего, что было сделано ими неверно. Разве не в этом смысл этих уроков? Извлечь урок из ошибок прошлого, чтобы не повторять их.
— И взамен ты совершишь кучу новых.
— О чем ты?
— И зачем я опять пришла сюда? Это заметно не с первого взгляда. Если бы Маррэйн не был настолько бездушен поначалу, все могло бы не зайти так далеко. Ты считаешь что подражая ему, поступаешь правильно. Холодность, бесстрастность, бесчувственность… И до чего это доведет?
— Это 'доведет' меня до победы.
— И превратит тебя в тирана, худшего чем могут быть ворлонцы или тени. Ну и мне придется заняться своей работой.
— Вселенная несовершенна.
— Юмор, как погляжу? С этим надо что—то делать.
Парлонн чувствовал… что—то. Что—то носилось в воздухе, странным сочетанием любви и ненависти, судьба и злой рок трудились рука об руку, свивая и переплетая свои нити.
И его клинок был готов разрубить их.
Он не мог медитировать. Не мог упражняться. Не мог проверять и перепроверять линии защиты. Он мог лишь ходить от стены к стене, лаская руками закаленное в огне лезвие перекованного дэчай. Клинок не ранил его — его кожа была слишком груба для этого.
Он был Огнем, и ничто, созданное пламенем, не причинит ему вреда. Ничто.
Он поднял взгляд на вошедшего воина. Вот оно. То, что он предчувствовал.
— У нас пленник, лорд. — коротко произнес тот.
Парлонн кивнул.
Связанную, избитую, окровавленную Дераннимер втолкнули в комнату.
Перед тем как все закончится — они встретятся еще дважды.
История семи лет созидания, история ставшая легендами, вскоре подойдет к концу. Еще дважды встретятся они.
И это был последний их шанс изменить то, что должно случиться, но он не был использован. Один чересчур хорошо знал тщетность изменения того, что предрешено, другой…
Другой был слишком разъярен, слишком одержим любовью, ненавистью и гневом, чтобы рассуждать.
— Ты никогда не поймешь. — прошипел Маррэйн. — Наша честь, наш путь, наши древние традиции… что они для тебя. Ты никогда не поймешь.
Вален выпрямился.
— Ваша честь, ваши пути… сколько смертей принесли они? Сколько умерло ради пустых слов? Больше не будет убийств. Ты слышишь меня, Маррэйн? Минбарцы не будут убивать друг друга.
Хватит! Клянусь, с этим будет покончено.
— И что это будет за жизнь? Ведь ты забирал его жизнь так же верно, как если бы сам убил его. Ты лишь превратил бы каждую ее секунду в пытку.
— Ты убил моего пленного. Ты напал на солдат, которых я оставил охранять его. Ты не просто убил пленного, Маррэйн, ты убил мое доброе имя. Подумай об этом.
— У тебя нет доброго имени, и я без труда мог бы уложить там же и твоих мальчишек. Я больше всех ненавидел Хантибана за то, что он сделал, но все же он был моим лордом, и он все же был воином — и он был достоин быстрой смерти.
— Хватит! — прорычал Вален. Даже его рейнджерская свита отшатнулась от ярости его слов. Лишь Затрас, против обычного молчаливый, остался на месте. — Хватит говорить о смерти так, словно она твой старый друг! Смерть не друг и не отдых. Нет в ней ничего почетного.
