– А ты пела и танцевала?
– Всего понемножку, милый, знаешь, как это бывает на вечеринках. – Говоря это, Марни чувствовала, как беспокойно переминается Пол, потому что он стоял сразу за приглушенным светом настольной лампы, прижав руку к черным брюкам от вечернего костюма. Он еще не ложился, поняла Марни.
– Спой теперь, Марни, – попросил Джинджер. – Спой про лилию и человека.
Легкий румянец покрыл ее щеки, потом очень нежно она запела балладу Теннисона, так понравившуюся ребенку, чье воображение она разбудила собственной любовью к прекрасному и волшебному. Он заснул до того, как песня кончилась, но Марни допела ее до конца:
Она сидела тихо, слегка склонив голову, пока Пол не поставил ее на ноги.
– Он спит, теперь и вы должны спать, – сказал Пол.
Она почувствовала нежность его прикосновения, и от его близости у нее ослабли колени. Должно быть, она снова побледнела, потому что он грубовато добавил:
– Пожалуй, мне лучше налить вам бренди, прежде чем вернетесь обратно в бунгало.
– Я… со мной все в порядке…
– Вы походите на маленький призрак.
Он повернулся к сестре Траскотт, которая разглядывала их дружелюбными, но любопытными глазами.
– Присматривайте за мальчиком, Скотти. Я очень скоро вернусь наверх.
– Хорошо, Пол.
Марни чувствовала на спине его руку, когда они спускались вниз по лестнице, и слова песни, которую она пела Джинджеру, все кружились и кружились в ее голове. Мой самый дорогой, ты! Мой самый дорогой. До сегодняшнего вечера она не осмеливалась до конца признаться себе в этом, и теперь ее переполняло чувство, которое она испытывала к Полу.
Они дошли до холла, и Марни выскользнула из-под его руки. Она обернулась сказать, что пойдет прямо в бунгало, но эти слова умерли, еще не родившись. Пол выглядел столь же переполненным внутренними эмоциями, и она молча пошла в офис впереди него. Они прошли в гостиную, где он включил электрический камин и налил бренди в два круглых бокала. Марни взяла свой и присела на кожаный пуфик возле камина. Она не сводила глаз с бокала с бренди, словно это был волшебный хрустальный шар.
– Что вы в нем видите? – прошептал Пол.
– Всего лишь вихри тумана, ничего различить невозможно.
– Это не вся правда, не так ли – моя самая дорогая?
Она подняла на него обезумевшие зеленые глаза. Потом вскочила, отставила бокал с бренди, побежала мимо него к двери. У нее ничего не вышло. Он ринулся и поймал ее.
– Любимая моя – моя детка! – Его голос дрогнул, и она отчаянно попыталась вырваться из его рук, как только почувствовала их прикосновение. Она должна была сопротивляться, чтобы не уступить им. Она знала, что самое главное – не уступить. Она знала, что самое главное – сопротивляться, потому что ей так хотелось уступить…
– Нет, Пол, пожалуйста! – умоляла она, и он вдруг почувствовал на своем лице ее слезы, когда крепко обнял ее и понес к кушетке напротив камина.
– Перестань сопротивляться, – приказал он, садясь рядом с ней. – Это не сублимация, милая глупышка. Это никогда не было сублимацией. Теперь я это знаю. – Его рука ласкала ее волосы. – Моя маленькая любовь… теплая… настоящая… каждым милым кусочком, из которых ты состоишь.
Ее сила, ее сила воли исчезли, как останки кораблекрушения, смытые приливом, и внезапно они с Полом начали целоваться, не думая ни о чем. Они не хотели думать. Они тесно прижимались друг к другу, словно из страха перед внешним миром, который может разлучить их. Бурные, мальчишеские нежности, которые он нашептывал ей, волновали ее кровь, даже отчасти шокировали ее, но она так хотела их слышать. Она наконец собрала свой урожай, которого так долго ждала и который стал богаче от этого ожидания.
Они оба ждали, потому что теперь она почувствовала, как изголодался по настоящей нежности этот большой, добрый, умеющий сострадать человек, так щедро отдававший себя другим. Она почувствовала, как он задрожал, когда она обняла его и прикоснулась к нему губами.
– Я люблю тебя, Пол! – Ее слова таяли в нем. – Я люблю тебя.
И для обоих было невыразимым счастьем, что она наконец произнесла эти слова, а он услышал, как она это говорит.
Через некоторое время они успокоились и теперь просто тихо сидели обнявшись.
– Как я ненавидел эти последние дни, проклятую холодность между нами, – сказал он. Потом он укоризненно встряхнул ее. – Как ты посмела подумать, что я расскажу кому-нибудь, а главное – Илене, что ты позволила мне забыться в твоих объятиях!
– Мне очень жаль, – прошептала она.
– Так и должно быть.
Он коснулся губами ее вздернутого носика, но он уже произнес имя Илены. Волшебство исчезало на глазах, и Марни попыталась оттолкнуть его руки. Он тут же прижал ее к себе крепче, сделав ей чуть больно.
– Я не могу отпустить тебя, Марни. – Он говорил грубоватым, жестким, очень мужским голосом. – Не сейчас – пока еще нет. Я только что открыл тебя, и, если позволю тебе сейчас быстро уйти, я просто разорвусь на части.
Она прижала губы к его виску.
– Моя дорогая, но откуда я мог знать, что на свете есть такие, как ты? Мужчина мечтает встретить такую девушку, будучи мальчишкой, но годы проходят, желания копятся, и какое-нибудь пылкое увлечение становится неизбежным.
Их глаза встретились. Илена стояла между ними, такая, какой они видели ее в последний раз… странно подавленная… странно потерянная.
– Я… я чувствую себя в ловушке, – простонал Пол.
– Милый…
– Я не люблю ее. Ты не любишь Эррола Денниса. Какого черта ты решилась пожертвовать собой, предложив себя этому проклятому молодому язычнику!
Жертвоприношение языческому богу! Марни с полуулыбкой вскинула руки к твердому, теплому затылку Пола. Ей нравилось к нему прикасаться; от его кожи шел свежий, чистый запах, слегка приправленный ароматом сигар и чуть отдающий дорогим мылом.
Он чувствовал, как ее руки бродят по его крепким плечам, и мучительная нежность затопила его. Ему хотелось серьезно подумать, разобраться в их отношениях, но ее халат приоткрылся, и ему была видна хрупкая белая колонна шеи, розовая нейлоновая оборка, поднимавшаяся и опускавшаяся вместе с ее дыханием. Мысли уступили место чувствам, и Марни услышала, как он по-новому прошептал ее имя. Она почувствовала, как участилось его дыхание, и сердце ее прыгнуло, когда она поняла, что делает с ним, сидя полураздетая у него на коленях. Она вырвалась из его объятий и встала в стороне. Он смотрел на нее понимающими, вопросительными, слегка потерянными глазами из-под взлохмаченных ее руками волос.
– Ты пугливая маленькая киска, – пошутил он, и она заметила на его губах снисходительное выражение, полное любви.
– Мы не должны терять голову. – Она подошла к камину и встала, созерцая картину Ван-Гога. – Ведь ты же сам говорил, Пол, что жизнесозидающий элемент в страсти – самое главное, разве не помнишь? Это, главное. Гораздо главнее, чем просто поддаться чувству и превратить нашу любовь в дешевку.
– Ты, разумеется, чертовски права, – прорычал он, – но меня это не особенно утешает.
Она обернулась на него и увидела, что уголки его рта искривились в мрачной усмешке.
– Наша любовь, – повторил он. – Это все равно что сказать – наш ребенок или наш дом, но у нас никогда не будет ребенка, и мы никогда не будем жить вместе в доме – мы оба это знаем.
В его лице появилась такая горечь, что Марни подбежала к нему и опустилась на колени, прижавшись к нему лицом. Он гладил ее волосы, пропуская сквозь тонкие чувствительные пальцы их мягкие кольца.
